Любезный читатель, вы, конечно же, уже знакомы с историей о том, как познакомились и подружились и решили больше никогда не расставаться огромный сыч Сыччоне и маленький черный гриф Гриффино. Как – незнакомы? Ознакомьтесь же скорее, потому что вам, как и всем на свете, нужно иногда читать истории с хорошим концом. Ну что, ознакомились? И вам, любезный читатель, наверное, показалось, что история сия кончается их союзом? Поверьте, с момента свадьбы большинство по-настоящему интересных историй только начинается!
Так и с нашими героями, которые как-то вечером сидели в сычарне и занимались своим любимым занятием, то есть выводами. Делали по очереди разные выводы и с интересом наблюдали, насколько выводы у разных птиц бывают разные. Вот, например, Сыччоне сделал вывод, что Гриффино не стоит есть слишком уж жирную и старую падаль, потому что в прошлый раз грифу было от нее нехорошо. А гриф сделал противоположный вывод – что в следующий раз у него с помощью Пророка Заратуштры может получиться отлично полакомиться такой вот падалью, потому что как ни крутись, а религиозное воспитание не пропьешь. Даже если гриф давно уже сменил конфессию, все равно в глубине души будет корениться убеждение, что не доедать – стыдно. Как же так, бросить клиента на полпути, не препроводить его к Заратуштре окончательно, не утилизовать на всеобщее благо? Позорно это, лучше уж немного потом поболеть, пожертвовать собой ради грифного святого дела. А Сыччоне, напротив же, считал, что если нычка протухла, надо ее выкинуть наружу, чтоб не завонялась, ибо здоровье сыча дороже половинки какой-то незнакомой тухлой покойной мыши. Сказавший же «съевший мышь пусть съест и хвост» был язычником, и его мнение для сыча не является авторитетным.
Так вот сидели наши герои одним довольно теплым вечером в сычарне, обсуждали все эти интересные религиозные вопросы – и вдруг услышали шорох могучих крыл.
Понимаете? Если вы слышите только лишь тихий шорох могучих крыл, считай бесшумный полет, сразу понятно, кто к вам пожаловал. Уж точно не кузен сыч-эльф, который на подлете трещит крыльями как трещотка, и не грифий кузен-орел, который не может не вопить в полете от острого самолюбования. Ясно было, что пожаловал кто-то из родственников-strigidae, причем такого масштаба личности, что лучше на всякий случай подготовиться к встрече во всеоружии.
Сыччоне высунулся из сычарни, пока у него за спиной Гриффино оправлял халат и панталоны, и увидел, что не ошибся. Важная персона пожаловала – Bubo bubo bubo, то есть Бубо в кубе, великий герцог (Grand-Duс) всея Европы, херр Бубо фон Бубенштауфен 1185-й (хотя это не точно). Будучи историком, Сыччоне отлично знал историю рода фон Бубенштауфенов, включая тот факт, что в их роду всех мужчин, а такожде и дам, зовут Бубо, и иногда наследники титула склонны кушать друг друга во младенчестве, поcему подсчет истинных наследников титула несколько осложняется.
Но пожаловал в гости, разумеется, правящий Бубенштауфен, каким бы он ни был по счету: его легко было узнать по роскошному рогатому шлему, наследственному герцогскому, известному всем историкам еще по Манесскому кодексу.
Ни сам Сыччоне, ни его род никогда не приходились вассалами Бубенштауфенам, все были вольными художниками, но когда это мешало великим герцогам устроить какую-нибудь локальную войнушку? Сыччоне немного знал Bubisch – язык семейства Бубо – и поэтому, на всякий случай выставив из сычарни свои грозные лапки, вежливо спросил:
– Бу?
Надо сказать, «бу» на бубиш очень многозначное слово. Оно и личное местоимение, как для первого лица, так и для второго и третьего, разумеется, только в случае, если эти второе и третье лица тоже Бубы. Оно и приветствие, оно и глагол бытия (бубытия), и глагол «любить», и глагол «отвергать», и еще имеет много важных значений, тут главное не поддаться на омофонию: значение зависит от интонирования. И Сыччоне, не будучи носителем языка, очень надеялся, что интонировал правильно и великий герцог понял его «бу» как «бу», а не как, например, «бу». Или, Боже упаси, как «иду на бу».
– Бу, – доброжелательно отозвался Бубенштауфен, и у Сыччоне отлегло от сердца. От облегчения он перешел с Бубиш на общептичий.
– Хотите присесть?
– Бу, – согласился герцог и присел на самую толстую ветку, которая под ним слегка покачнулась.
– Может быть, чего-нибудь отведать?
– Бу, – вежливо отказался Бубенштауфен (и у сыча еще раз отлегло от сердца, потому что он прекрасно представлял, сколько сычиных нычек за раз может сожрать сия знатная особа).
Герцог тем временем сложил крылья, расправил шлем и приосанился.
– Бу не за этим прилетел. Бу к вам не как правящий герцог, а как заказчик.
В это время из сычарни высунул шею Гриффино, который наконец закончил поправлять халат и панталоны, и Бубенштауфен сразу напрягся.
– Бу! Бубудьте здоровы! Но, позвольте, вы часом не орел?
– Господь миловал, я честный падальщик и в жизни никого не убивал, – открестился Гриффино. – Я, позвольте представиться, черный гриф. Пацифист. Питаюсь всякою стервою, а больше никого не трогаю и когтем. Заходите, пожалуйста, то есть лучше не надо, потому что все равно не поместитесь, тут уже сижу я. И сижу, прошу заметить, не орлом, а грифом. Орлом сидеть у нас дома считается в целом неприлично.
– Вот и бу, – с облегчением вздохнул Великий герцог. – Не люблю я орлов. У нас, Бу, как у герцогов всех птиц давно уже вялотекущий конфликт с королями птиц. Слышали такой термин – клептопаразитизм? Многие представители королевской династии этим делом не брезгуют, негодяи. Бу добубудет, например, куницу или ласку или мышь или… ну неважно, ничего личного, просто бизнес. А эти клятые разбойники с большой дороги возьмут да и нападут, и украдут. Хорошо, что вы к таким делам совершенно непричастны.
– Да, монархи – они такие, часто берега теряют, – согласился гриф, который был не только пацифистом, но ещё и анархистом. – Монархия – совершенно устаревшая и насильственная форма правления.
Сыччоне вежливо уйюйкнул, чтоб перевести разговор на менее острую тему.
– Уйюй! Так, собственно, в чем цель вашего визита, херр Бубенштауфен? Что… или кого вы хотели заказать в качестве заказчика? Сразу предупреждаю, крупнее мыши я заказов обычно не беру, ну максимум крот.
Герцог тяжело вздохнул.
– Сейчас Бу все объясню. У меня дело личное и деликатное. Бу давно слышал, что сы хороший поэт и переводчик. И на язык Chevêchois, ваш родной, и на общептичий. И что вы никогда не работаете в пошлом жанре «Мэри Сы». Так вот у меня такое дело… Даже признаться как-то неловко… Дело в том, что я… Я в последнее время увлекся… кое-чем.
– Убийствами? – услужливо подсказал Сыччоне, видя, как смущается герцог, и искренне желая ему помочь. – Ночными налетами, херр? Ничего в общем-то нового, херр, вы не стесняйтесь, почти все стригиды такие, ну, многие. Не нужно этого в себе подавлять. Это нормально.
– Нет, ну что сы говорите, это-то дело обычное, не хобби, а просто профессия. Наследственное дело. Но тут… что-то нашло на меня по весне. Я хотел сказать, что начал осваивать поэзию. Любовную, понимаете. Жанр «бубензанг».
– Вот это да! – изумился Сыччоне. – Хотя, впрочем, ничего неожиданного, вот помнится дедушка ваш, герцог Бубо фон Бубенштауфен тысяча стокакой-то… ну неважно – был весьма крупным бубензигнером. От его песен в передаче его потомков до сих пор по ночам дети плачут, а родители их в норы прячут! Знаменитость, что ни говори.
– То-то и оно, – могуче закивал рогатой головой Бубенштауфен. – Как только приходит вдохновение! Как только приходит крутой приход бубензанга, и я ка-ак запою! Так все сразу разбегаются, прячутся по норам и пугаются. Как будто я их пугать пришел. Глупые дикие славяне даже мне имечко такое придумали – «пугач». Пугаю я, кстати, совершенно бесшумно, пикирую сверху без лишних формальностей – и и когтями хоп! Порой и испугаться не успевают. Не умею я пугать иначе, чем так. А петь я про любовь хочу. Хочу собрать литературный двор и в куртуазном обществе пожинать плоды своего таланта, признания хочу, а не чтобы все прятались. И вообще я правитель добрый и своих подданных ем только когда голоден, а не по любому поводу. Затем-то, собственно, вы мне и нужны, а об оплате договоримся.
Гриффино подозрительно сощурился, так что Сыччоне его успокоил:
– Герцог говорит об оплате в хорошем смысле этого слова. Это он не что-нибудь у нас отнять хочет, а наоборот что-нибудь нам полезное принесет, верно, херр Бубо?
– Бу! – закивал Бубенштауфен, причем так страшно закивал, что Сыччоне едва не провалился обратно в сычарню: на сычином языке жестов это означало, что сейчас бить будут, и он уже приготовился сражаться, но вовремя вспомнил, что герцог – стригид иноязычный. – Я непременно вам доставлю как минимум десяток очень, очень жирных мышей, на один укус, я имею в виду мой укус. А от вас я жду качественного перевода на шевешуа и на общептичий некоторых моих произведений о любви. По мышу за песню. Записывайте, если мы договорились!
Сыччоне быстро сходил в сычарню за перышком (он всегда хранил выпавшие перышки для записей, свое ведь не чужое, своим и пишется складнее, а в своей сычарне и стены вдохновляют). Хотя гриф неплохо планировал их совместные доходы (кто же может планировать в небесах лучше, чем гриф) и в сычарне было всегда достаточно падали и стоногих, все равно нычки лишние не бывают. И сама природа велит сычу делать нычки на всякий случай. Ну и просто интересно поработать над чем-то совсем новым. Так что Сыччоне старательно записал под диктовку следующие строки для перевода:
«Bu dich bu, meine bubisch Bu!
Und bu Bu? Bu oder bu?
Wenn Bu bu, dann Bu bu,
Und bu fu, also zububben bu!»
Или вот, например. В классическом размере, по старинным образцам:
«Bu bist mîn, Bu bin dîn.
des bult Bu buwis sîn.
Bu bist bebuffen
in buben herzen».
А такожде записал он и другие строки на древнем и богатом языке Бубиш, которыми мы не будем утомлять любезного читателя, дабы он не испугался и не попрятался от рассказчика в свою нору. Просто коротко отметим, что Бубенштауфен был чрезвычайно плодовитым бубензингером, потому что это была его первая весна на герцогском престоле, а идея литературного двора показалась молодому герцогу очень уж привлекательной.
Следующие несколько дней Сыччоне провел в цейтноте и уж сам был не рад, что взялся за эту работу. Одно дело small-talk на бубиш, а другое дело перевод поэзии! Причем отнюдь не самой примитивной. Когда Гриффино прилетал с работы с рюкзачком падали, Сыччоне поднимал на него из-за стола покрасневшие от натуги глаза и сразу начинал жаловаться.
– Нет, ну ты подумай! Вот как, как нормально перевести слово bubisch, нет ему аналогов в общептичьем! Ух-ху хотя бы интуитивно понятно как минимум всем стригидам, а вот bubisch! Оно значит, кроме названия самого языка, одновременно и «моя малышенька», и «мой огромный», и «мой самый грозный», и «тот-который-лети-скорее-вон», и «я хочу от тебя яйцо», все зависит от контекста и интонации. Ну был какой-никакой аналог – «Воробейшество», но после недавних политических событий в среде воробьев это звучит скорее оскорбительно, публика не поймет. И как переводчику быть?
– А может, так попробовать: хррр, хррр, хррр… хрю, ааай? – предложил Гриффино, всегда прекрасно чувствовавший поэзию и обладавший безупречным вкусом.
– Оно, конечно, красиво, но ведь никто не поймет, кроме грифов, а вы все равно никуда не ходите, кроме своих корпоративов, какой там литературный двор, – вздохнул Сыччоне и с горя выругался на бубиш: – Бу! А еще у них есть философская категория das Bu, которую ввел в обиход ихний философ Буммануил Бу, Бубенштауфен из боковой ветви, лет эдак сто или двести назад. И вот разбирайся теперь, где у них которое бу, философы бубишевы!
– Бу, – понимающе отозвался Гриффино и понес добытую падаль ныкать в углу сычарни. Не всегда легко жить с творческой личностью, а уж с творческой личностью, которая еще и пытается быть профессионалом, порой совсем нелегко. Но все равно если уж живешь с сычом, то как без сыча-то жить.
Иногда, впрочем, случались и творческие удачи, и у Сыччоне опять делались золотые глаза вместо красных и больных, и он щелкал клювом и переходил на бубиш в самых простых бытовых разговорах, потому что это дело невольно затягивает.
– Некоторые непереводимые слова, я думаю, надо оставлять как есть и давать сноски, – делился он, хлопая крыльями по всей сычарне. Смотри, ведь неплохо получается, интуитивно понятно, скажи?
«To bu or not to bu? Бу иль не бу?
Покончить с мышью благо ли для оной?
А если bu, чтоб пищей стать для Bu,
Так значит всё же bu, чтобы не bu?»
Как ни крути, богатый же язык, интересный! Вдохновленный поэзией довольно-таки талантливого бубензингера, Сыччоне даже свою песню по мотивам бубензанга написал – конечно же, про сы и гри в том числе, а то без этого не интересно. Вот какая красивая песня получилась:
«Есть птицы, у которых обращаются на Бу.
Есть птицы, у которых есть рога во лбу.
Есть огромные гран дюки с могучими когтями.
Есть птицы, предвещающие злую судьбу.
Майне бубиш бубиш бубиш бубиш бу!
Всем дадим мы в бубен бубен бубен бубен бубен!
Есть птицы, у которых обращаются на сы.
Есть птицы вообще нечеловеческой красы.
Есть птицы сывершенно золотого сычения,
Есть птицы, у которых из перышков усы.
Мон шевеш шевешешуа д’Атена!
В сычности ты самый самый сычный сыч!
В мире есть сы и в мире есть гри.
Есть птицы, у которых Заратуштра внутри.
Есть птицы очень добрые большие санитары.
Есть птицы, у которых раньше срока не мри!
Сычевидно, что грифоны в мире самые хорошие,
Но враги получат в бубен бубен бубен бубен бубен».
Это произведение служит очередным доказательством, что переводы иноязычной поэзии обогащают поэзию любого птичьего народа и всех птиц в целом.
В результате очень понравились Бубенштауфену переводы Сыччоне. Раздал их герцог всяческим своим жонглерам и велел исполнять на каждом углу – и песни бубензингера разошлись по всему миру, их даже переводили на другие птичьи языки! Например, троп «Чинчик чинчик чинчик чик» птица Чинчик явно заимствовал из кансоны герцога Бубо «Майне бубиш бубиш Бу», как утверждают последующие исследователи. И локус тот же самый – весна, все цветет, и образный ряд похожий (весна, по коему поводу все цветет). И даже мелодическое совпадение наблюдается. И figura etymologica! А кто молодец, кто хорошо поработал? А сыч молодец, сыч хорошо поработал. И без помощи грифа никогда бы он не смог поработать так хорошо. Да и все остальное.
Потому что когда Бубенштауфена в очередной раз выбрали императором всех Стригидов, он лично издал указ, что Сыччоне волен оставаться своим собственным сычом, от него никак не зависящим, за его личные перед императором заслуги. А Гриффино и того не требовалось, потому что он по жизни самая крупная птица Европы и одна из самых крупных птиц на свете, естественных врагов у него нет, а искусственных он сам не ищет. Даже не вершина пищевой цепочки, а, так сказать, парит над оной. Если бы он не был такой добрый и хотел кем-нибудь управлять, он бы баллотировался хоть и на императора. Да только он не хотел. Он же гриф, а не дурак. И к тому же он зоркий. Видит сверху, что зря это все.
Зря, зрит, что зря это все. А вот сыч не зря. И гриф не зря.
Бу. В главном значении этого слова.
