Chretien de Troyes, Honfroy de Toron, Стихи

Ты пускаешься в путь налегке,
А потом тяжелеешь в пути,
И становится тяжче идти,
Потому что становишься больше, богаче,
А богатые плачут — и как ещё плачут —
Потому что любовь.
 
Повторяется снова и вновь.
И никто не расскажет о том
Как грязно и как тяжело
Королям и охотам назло
Выживали Тристан и Изольда в лесу Моруа
Потому что любовь.
Повторяется снова и вновь.
 
И никто не расскажет о том
Как Кретьен, простираясь пластом,
Выживал на своём на мосту на меча,
А потом выживал под мостом,
Свою душу как ослик телегу влача,
Потому что любовь.
Повторяется снова и вновь.
 
Кто-то разве расскажет о том,
Как грязно и как тяжело
Выживали мой граф и его Изабель,
Эту горечь разлуки деля как постель
На осаде, поскольку любовь.
Повторяется снова и вновь.
 
И никто не расскажет о том
Как грязно и как тяжело
Выживали Иосиф с Марией в ужасном хлеву
Повторяясь для публики как наяву,
От прошедшего от Рождества к Рождеству,
Потому что любовь
Возвращается снова и вновь.
 
И никто не расскажет о том
Только может быть я расскажу
Как всегда всё равно это было важней
Среди сотен спокойных ненужных огней,
Потому что любовь.
Возвращается снова и вновь.
 
Стихи

Он расклеивает объявления: «Help. Потерялся мой Бог.
Внешность-возраст: предвечный, всегда молодой и красивый, количество ног
Неизвестно навскидку: наверное, две, или вовсе их нет, как и рук и всего.
Иногда Он похож на пылающий куст, иногда на меня, на тебя, на него.
 
Масть и в виде людском непонятна — но многие могут сказать, что брюнет.
Фаустина встречала шатеном, иные писали блондином, короче, согласия нет.
Даже раса неведома точно: и черным встречали так часто Его,
В Гваделупе совсем черт-те что, то есть скажем корректнее, Бог весть чего.
Это, видно, по матушке: видели сами ведь вы в Сарагосе, да и в Монтсеррате, да и в Ле-Пюи.
Из особых примет: Его всяко признают свои.
 
Отзывается на: Авва Отче, на Неизреченный, на Господи святый, на Бог среди нас.
А порой вообще отзываться не хочет, попрячется в кущи, ответа не даст.
И поди дозовись, повторяя «за что», повторяя «зачем», «раввуни».
Он совсем не ручной, он гуляет где хочет, на церковнославянский поди примани.
На латынь тоже гиблое дело, на колокол, свечки и прочий искусственный свет.
Это все Ему нравится, но не пытайтесь пытаться излишне, гарантии нет.
 
Вы могли бы спросить, а зачем же искать, ну сокрылся — так дело Его самого.
Я же знаю, что дело не в Нем, просто плохо мне, плохо совсем без Него.
Он как Холмс — Он не знает приличья, меняет обличья, у Него их запас.
Он и теткою даже какой-то, и даже арабом, и старою бабой способен на раз.
 
Отыскавшего просьба в обиду не дать, и в лицо не плевать, просто к сердцу прижать, покормить, не убить.
Позвонить и сказать, где Его в этот раз отыскать,
Без Него же совсем
Недостаточно жить.
Hainaut-Constantinople, Стихи

Родословное дерево,
А за деревом дерево,
И деревьев немерено,
А за деревом — лес.
И смотрю я на дерево,
И на новое дерево,
И на мертвое дерево,
Уходя в этот лес.
 
Вот работа историка:
А за деревом море там,
А по морю до берега
Очень нужно доплыть.
Как далёко до берега,
Но ведь нужно до берега,
Где-то новое дерево
На песке посадить.
 
На песке да в приливе мы,
Даже странно, что живы мы,
Наблюдать за приливами
Ты с рожденья привык.
Что же стало с тем деревом,
С тем единственным деревом,
Если всё-таки выплывешь,
Расскажи, Альберик.
 
Будет что-нибудь новое,
Умирать не готовое,
И корона и корни и
Даже крона для птиц.
Три источника тихие,
Просто листья и книги и
Листья с фландрского дерева
Между этих страниц.
Стихи

Было дело, был я совсем малышом.
Очень малышом в этом мире большом.
Тот же самый я, просто маленький я.
Был у меня папа, мы были друзья.
 
Был у нас один малость стыдный секрет.
Мы-то его знали, а мама-то нет.
Вечером гуляя, как пара детей,
Мы ходили в окна смотреть на людей.
 
Я на плечи папе садился порой,
Все ему рассказывал, стыдный герой:
Девочка из школы, у девочки кот,
Ух ты, магнитола, наверно, поёт.
 
А у этих, вишь ты, свеча на окне,
А у этих книжки, ковер на стене,
Мы же, два шпиона, промерзли насквозь.
Кто-то там ругается — нам не сдалось.
 
Все запоминали, два лучших дружка,
Вместе и ходили смотреть старика.
Думается нынче, он был не старик,
Только назывался он так, я привык.
 
Лет под шестьдесят, с головою седой.
Занимался дома ничем и едой.
Что о нем мы знали? Совсем ничего.
Просто вот ходили смотреть на него.
 
Надо было лечь на живот да в сугроб,
Ближе подползти, всё повыведать чтоб,
Разглядеть получше, тихонько смотря,
Как старик живет свою жизеньку зря.
 
Вот присел немножко, газету раскрыл.
Вот поел картошку, тарелку помыл.
Вот сидит за чаем да в телик глядит —
Тот, кто наблюдаем, ещё не забыт.
 
После уходили дворами во тьму,
Папа говорил мне, а я-то ему:
Вот старик один, он дожил до седин,
Плохо человеку, когда он один.
 
Помни изо света окошка во тьму:
Плохо человеку быть одному.
Так оно от века, и мне, и ему —
Плохо человеку быть одному.
 
Это всё не глупости, это всерьез.
Я запомнил, папа. Я умненький рос.
Грелись по дороге в минувшие дни
Тем, что мы-то сами совсем не одни.
 
Маме не расскажем свой глупый секрет:
Мол, старик один, зато мы с тобой — нет.
Что я помню, маленький тот человек?
Там всегда был, кажется, сумрак и снег.
 
Помню снег и сумрак, пятнашку окна,
Помню, что и вечность была не нужна.
Сирое, хромое, а всё же тепло.
Наше ли, чужое, но всяко прошло.
 
Боже над землёю, конец и начин,
Ночь сметает лапой, что было-мело…
Свет иного века, причина причин…
Плохо человеку, когда он один.
 
Боже, пусть там будет старик не один.
Боже, пусть и папа уже не один.
ерунда, Стихи

Я — сыч, и я сижу сычом,
Как будто вовсе ни при чём.
Но тайна в том, что я при всём,
Поскольку я смотрю сычом.
И понимаю всё про всех,
И всё передаю наверх.
Сычово дело — всё понять.
А коль меня решат гонять,
Я, как положено сычу,
Возьму и просто улечу,
В полете гневно бормоча:
Вот и живите без сыча.
Никто вас больше не узрит,
И пусть вам будет очень стыд.
И в сычности, по сычеству,
Без вас сычом я проживу.
Сычествование моё —
От всех неза-виси-моё.
Лечу сычом, смотрю сычом
И разбираюсь, что почём.
 
Hainaut-Constantinople, Стихи

Не пойти ли на принцип
Для спасенья души?
Что же, маленький принцепс,
Стал ты принцем большим.
 
И красивый, и рослый,
И вдовец, вашу мать…
Выбираешь как взрослый,
Почему умирать.
 
Там, в Кретьеновой чаще,
Видно правду и ложь.
Ты бывай там почаще,
Может, больше поймёшь.
Препояшут, потащат?
Да и сам же пойдешь.
 
Лесом Бросселиандским
По своим же следам.
Это важно, что этим путем нежеланным проклятым незванным
Не очень-то фландрским,
Но важно, что в сущности Царским…
Но важно, что сам.
 
Нет, не вышло бедняжки,
Даже если под нож.
Ты родился в рубашке
И в рубашке умрешь.
 
Без короны постылой,
Без сапожек весёлых,
Этих красных, тяжёлых,
Но в рубашке на съём…
Хорошо, что не голым:
Голым только для милой,
Для единственной милой,
Хоть и все мы нагими уйдем.
Стихи

И тебе самой оружие пройдет,
Если там оно хоть что-нибудь найдет.
Если сердце обнаружится внутри.
А пока иди-смотри, сиди-смотри.
 
Или лучше не смотри, а просто ляг
Среди прочих обесточенных бродяг
И смотри свои коротенькие сны
В коих с мальчиком твоим да хоть бы хны.
 
Хны чтоб красить, пальцы красить — надо хну.
Чтоб себя обезопасить — на Луну.
Там Спокойствия есть море, на Луне.
Там спокойно и без горя — нет войне.
 
Но одна таки проблема на Луне,
Там винища нет, а истина в вине.
И приходится спускаться от Луны,
Чтобы хапнуть там немножечко вины.
 
И за то, что ты родился на Земле,
И за то, что ты утёк на корабле,
На котором нету места всем сбежать…
Пан Твардовский, как-то справишься опять.
 
Пан Твардовский как-то справится опять,
Он же шляхтич, он крутой, а тыжемать.
Ты же мальчика увозишь, не мешок,
Ну себя еще попутно, тоже ок.
 
Этот мальчик на Луне да станет рав,
Будет он ходить-учить средь лунных трав,
Что расскажет, то внезапно и поймут,
И свои его внезапно не убьют.
…
P.S. Hа этот раз, ради Бога.
Но честно — и этого много.
Chretien de Troyes, Стихи

Удивительно, что остается, когда собирать начинают, уж что там осталось
Что внезапно пребудет навеки хотя в сито жизни песком просыпа́лось
Вот любовь, вот великая, сердце проходит подобно оружию семижды на семь
Ты Тристан, Ланселот и немного осталось тебя но и это закрасим
Тем что движет светила и Солнце — высокой волной безразмерного света,
И порою рождаются дети — такой вариант неизбежной расплаты за это,
И ошметки тебя в виде песен и слез из грудной вырываются клетки —
 
А сычи между тем очень тихо целуются на невысокой на ветке.
 
Вот потом рассыпаешься на элементы, а ты ещё ты и пытаешься верить
Что ты нужен по факту рождения, мерой того, что нельзя и не нужно измерить,
Что дыхание духа уйдет несомненно, но где-то по-прежнему дышит,
Выпевая тебя неуслышанным словом туда, где тебя разглядят и расслышат,
И всё то, что убило тебя и соделало сильно мертвее, тебя также соделало хлебом в пекарне —
 
А сычи между тем очень тихо целуются где-то в сокрытой сычарне.
 
Много было богов и прешло под рукой и эгидой финального Бога
А уж сколько тебя и подобных тебе, если коротко — много-премного,
Приходящих, увы, преходящих, увы, но кому-то в глубокую радость навеки,
Потому что не зря же вся эта печаль, и для радости тоже важны человеки.
Снова ветер придет и уйдёт, перестанут уже убивать, и снежинки летят, но в полете сегодня растают.
 
Хорошо, что сычи где-то есть и целуются и иногда прилетают.
3-я мировая, Стихи

В полночь по Берлину — верится с трудом —
Превратится в тыкву твой любимый дом.
Тыква да на тыкву — ты же не один —
Будет много тыквы — будет Хэлловин.
 
Тыква по сезону, тыквенный квартал,
Есть свои резоны, дядя Джек сказал.
В полночь по расчету — словно бы не вдруг —
Превратится в крысу твой вчерашний друг.
Ты, брат, берегися — всем нам надо есть,
Но разносят крысы стремную болесть.
 
Помни день вчерашний, но не будь дурак —
Часики на башне, часики тик-так.
Заводи органчик, на балу пляши,
Просто чемоданчик собранным держи.
 
Ты не хочешь в тыкву? Вот и уследи.
Хорошо сидели, а теперь иди.
Всем мерси за рыбу. Истинно мерси.
Не сказать спасибо Боже упаси.
Было три палатки, только эти две
Превратились в тыкву в полночь по Москве.
 
На балу — на бале
Славно танцевали,
Щедро наливали, слава королю.
Зря ты только в зале
Потерял туфлю.
Окажись подале, я тебя молю,
Как с твоей туфлёю, на рыси пыля,
Выйдет на охоту отпрыск короля.
3-я мировая, Стихи

На свете водятся люди.
Они бывают везде.
Из них кого-то никто не забудет
А прочие по звезде
Звезде нежеланной и строгой
Желтой или иной
Горящей над каждой дорогой
Над вами и надо мной
Звезде временами розовой
Или же красной шальной
Горящей над рощей берёзовой
И над берлинской стеной
И Господь тебе не поможет
Больше чем поднесет воды
Над дорогой Смоленской тоже
Светят две голубых звезды
И звезду свою выбираешь
И она выбирает тебя
Чтобы знал зачем умираешь
Чин по чину и не скорбя
Чтоб услышать промежду делом
Как от века, и до сих пор
И хор умученных в белом,
И просто умученных хор
От бремен неудобоносимых
Открестившись снова и вновь,
Поет свою песню никем не любимых
Богу, который Любовь.