Стихи

— Бабушка, отчего у тебя такие большие…
Впрочем, не отвечай, и без того что-то страшно,
Будто бы ты — не ты, и я совсем заблудилась.
Спишем на возрастные изменения организма.
Может, и я такой в твоём возрасте стану.
 
Лучше давай подсяду, нальем себе чаю,
Чай хорошо с пирожками — и ты меня приобнимешь,
Быстренько успокоишь, мы потолкуем о всяком.
Помнишь, когда я в Адвент продавала на улице спички,
Ты мне пришла помочь, обогреть и подбодрить?
А теперь я большая, сама тебе помогаю,
Вот принесла покушать, одна дошла долгим лесом,
Не потеряла дорогу, ни с кем чужим не болтала…
 
Но вот всё-таки, всё-таки… Как же оно так вышло?
Бабушка, для чего у тебя такие большие крылья?
 
— Чтобы летать, внученька. Летать ещё дальше и выше.
ерунда, Стихи

Это Гроб пустой.
Он предмет простой,
Он никуда не денется.
И потому-то Гроб пустой
Всего превыше ценится!
 
(Refrain)
В битву за Гроб Святой
Пойдём мы смело —
И сгинем всей толпой
За Божье дело!
 
Се, нашей веры великий секрет:
Всякий мертвец либо есть, либо нет,
А мёртвый Господь — изумив целый свет —
Три-дни был мёртв, а потом уже нет!
 
(Refrain)
Пред Богом и людьми
Мы выйдем смело
И сложимся костьми
За Божье дело!
Стихи

Мальчик-сирота говорит своей маме:
— Помоги, родная. Что станется с нами?
Башня высока, а мы слабы и малы.
Страшно мне, да лишь бы страшнее не стало,
Утекает жизнь, как сквозь дырочки в сите…
Мама тихим ветром отвечает: бегите.
 
— А куда бежать, если пленник душою?
Вдруг там все как здесь, только вовсе чужое?
Что нас ждёт снаружи от мира и люда?
Мама шумом ночи отвечает: отсюда.
 
— Кто же нам поможет дышать по дороге,
Кто направит верно и разум, и ноги,
Скажет, из какого мы станем народа,
Устоять поможет в прибое свободы,
Кто не даст упасть под напором свободы?
 
Небо не подбодрит ни словом, ни взглядом…
Мама током крови отвечает: я рядом.
Honfroy de Toron, ерунда, Стихи

I

Сеньор де Монклер,
Известный трувер,
К несчастью, не миллионер,
Владелец кольчуги,
Коня и мечуги,
Решил посетить Утремер.

Место купил у пизанцев на судне,
Божьих паломников трудные будни
Кое-как вынес, бранясь и тоскуя —
Черствый сухарник и качку морскую,  
И, в сотый раз победив тошноту,
Вышел на берег в Акконском порту.
Рядом –
Его дестриер захудалый,
Сзади –
Его экюйе разудалый
Тащит на берег его барахло:
Узел с бельем, копьецо и седло.

II

Сеньор де Монклер,
Известный трувер,
Немедля запродал свой меч
Короне на год —
Как все, за пятьсот, —
В намеренье головы сечь.

«Но прежде, —
Клянется он у алтаря, —
Я эти деньжата
Потрачу не зря!
Уж коль я паломником
Стал неспроста,
Сперва я объеду
Святые места!»

И, оценивши святыни столицы,
Он к коннетаблю пошел отпроситься.
«Однако ж, — сказал де Монклер Лузиньяну, —
Хочу побывать я и за Иорданом!
Я буду верблюжье
Вкушать молоко,
Отведаю местные блюда,
На Мертвое море скатаюсь легко
И львиную шкуру добуду!»

III

Вьется в пустыне
Ужасный хамсин.
Мчит по пустыне
Какой-то кретин.
В мыле его дестриер захудалый,
Следом чуть жив экюйе разудалый –
В эту погодку в районе Керака
Добрый хозяин не спустит собаку!

Вот наконец перед ним и Керак.
Путник сползает с седла кое-как:
«Будьте любезны, я гость ваш и рыцарь!
Выдайте, сударь, чего освежиться –
Воду — коню, господину – винца,
Оруженосцу – бульон от яйца!»

Мил и приветлив сеньор молодой,
Щедро поит и вином, и водой,
В залу зовет в ожиданье обеда,
Всех развлекает учтивой беседой.

IV

Вдруг крестоносец воскликнул: о Боже! –
В залу вошел сарацин чернорожий!
И, воздавая Аллаху хвалу,
Нагло направился прямо к столу!

Тут у Монклера в глазах помутилось,
И с перегрева бедняге примстилось,
Будто арабы везде и кругом:
Рядом,
В дверях,
За столом,
Под столом,
И на лицо они все как один:
Здесь сарацин…
И там сарацин…
Каждый Аллаху хвалу воздает,
Всех их бесстрашный Монклер перебьет!

Сеньор де Монклер,
Известный трувер,
Хватает могучей рукой
Мечугу свою,
Роняя скамью,
Крича «Дье ло волт» и «Аой»!

— Спокойно, — вмешался сеньор молодой, —
Мой гость сей сириец известный!
В таможне Марона он ставленник мой,
Чиновник почтенный и честный.
За что и под Акрой три плуга земли
Весьма по заслугам к нему перешли.
Приехал ко мне он с отчетом,
Его принимаю с почетом.

Но франкский сеньор,
На глупости скор,
Чертей поминает три тыщи,  
И, красный как рак,
Покидает Керак,
Со злости проливши винище:
«Там, где наделы дают бусурманам,
Я ни на миг оставаться не стану!»

V

Веет в пустыне
Хамсин многодневный.
Едет в пустыне
Надутый и гневный
Потный, усталый
Франк из-за моря –
Спать ему светит
Под кустиком вскоре.

Еле идет
Его конь захудалый,
Бычит
Его экюйе разудалый
И размышляет, не будь он дурак,
Как бы сбежать и наняться в Керак.

* * *

Примечание об авторе и историческая справка

Автор этого иронического лэ, трансиорданский трувор, известный под прозвищем «Марешаль д’Утрежурден», — фигура в своем роде уникальная. О нем доподлинно известно, что он пользовался покровительством Онфруа IV, графа де Торон и впоследствии князя Трансиордании, который помимо прочего приходился ему крестным отцом: так называемый «Марешаль» происходил из семьи иерусалимских иудеев. Унаследовав отцовский бизнес – барышничество, что в дальнейшем и послужило основой его иронического прозвища – он довольно скоро прогорел и решил начать новую жизнь за пределами еврейских кварталов, в широком мире. С этой целью он порвал со своей семьей и крестился, приняв имя Жак, хотя злые языки постоянно поминали ему иудейское происхождение и то, что до совершеннолетия его звали Шмуэль бен-Якуб. Новоиспеченный христианин нашел приют в Трансиордании, под эгидой молодого графа, покровительствовавшего молодому выкресту, который в свою очередь расплачивался с ним своим творчеством, неизменно высоко о нем отзываясь и восхваляя его и впрямь превосходные личные качества.

«Марешаль д’Утрежурден», несомненно, один из талантливейших сатириков Святой Земли, как ему свойственно, рисует франков из-за моря неотесанными, глупо напыщенными и несведущими в местных делах и обычаях. На контрасте создаются образы пуленских баронов – неизменно куртуазных, сдержанных и разумных, полная противоположность заморским гостям, что, несомненно, отражает бытовавшие в обществе Утремера тенденции и постоянный конфликт интересов «пулен против крестоносца».

Поэму достаточно легко исторически атрибутировать. Действие ее, без сомнения, происходит в период между 1183 годом, когда молодой сеньор Трансиордании получает ренту с таможни Акры и Марона вместе с рукой королевской сестры и вплотную занимается делами таможни, и началом 1187 года, когда перед лицом крупной военной угрозы король Ги де Лузиньян созывает арьер-бан. К этому пятилетнему периоду, несомненно, относится и создание произведения – дальнейшая политическая обстановка уже настолько изменилась, что насмешки над франками из-за моря стали попросту невозможны, а арабская угроза королевству слишком велика. Кроме того, Трансиордания была утрачена в 1189 году, и следы Марешаля теряются сразу после взятия Керака в ноябре 1189 эмиром Сад ад-Дином Кумшаба. Нам остается только гадать о дальнейшей судьбе этого самобытного таланта.
 
 
 

Стихи

Мы такие выросли, а всё-про-всё помним.
И когда нас били ни за что — помним.
И когда нас били за пустяк — помним.
И когда мы были не свои — помним.
 
И когда свобода не о нас — помним.
И когда в подушку по ночам — помним.
И когда ты маленький никто — помним.
Как же быть ребёнком тяжело! Помним.
 
Мы давно оттуда далеко. Живы.
С Вавилонской башни убежав — живы.
Очень трудный был побег, но мы живы.
Башня рухнула давно, а мы — живы.
 
По осколкам мощно разнесло башню.
Не задетых в сердце среди нас нету.
Вынимай осколок, что с собой носишь.
Поглядим, что можно из него сделать.
 
Можно вырезать на нем цветы, листья.
Можно им дробить зерно — мука будет.
Можно выбросить его к чертям в реку —
Это прочего трудней, но ты поверь: стоит.
 
Лишний груз не нужен тем, кому идти в горы.
По воде пойдут круги, а нам с тобой — в горы.
По воде пройдут круги — и станет гладь скоро.
Ты научишься прощать, когда кругом — горы.
Стихи

Счастье бывает разное:
Жидкое, газообразное,
Преходящее, присносущее,
В холода непременно теплущее,
В жару неизменно прохладное,
Одинокое, общее, стадное,
 
Личное и коллективное,
Состязательное, неспортивное,
Незаметное и непостыдное,
И завидное, и незавидное,
Счастье позднее, счастье раннее,
И поди ещё вычисли, выдели,
Кому счастья счастливее выдали
И какое иных невозбранее.
 
В общем, счастье бывает всякое.
Однозначное и двоякое.
И какого мы в жизни не видели.
Но особо мы в перечне выделим
Счастье жизни с хорошей собакою.
Chretien de Troyes, Honfroy de Toron, Стихи

Я не боюсь. Вернее, я боюсь,
Но не настолько, чтобы отказаться
От этих вот платанов под дождём,
От запаха тревоги и дороги
И от надежды любящих меня,
Что человек идущий не преходит,
А всё идёт, покуда не придёт.
 
Я виноват уж тем, чем виноват
На свете чуть не всякий: страхом жизни
От страха смерти. А ещё — тобой:
Ты часть моей вины, поскольку любишь,
А значит, каждой раною своей
Я и тебе невольно кровь пускаю.
 
Но у меня однако ж есть секрет.
Ради него родился я на свет.
 
Да, я родился, чтобы рассказать
В стомиллионный раз все ту же правду,
Рассказанную лучше до меня,
Но по-иному, на других наречьях:
Про нашу очень маленькую жизнь,
В которой столько жизней проживаем,
Про текст ее, озвученный в контексте,
Растянутый на эры Шестоднев
Творенья наших жизней, в завершенье
Вплетенных идеально в полотно
Единой вечно юной красоты.
Поверь мне, я писатель, я-то знаю,
Как строится достойный быть сюжет.
Внутри все спутано, снаружи — нет.
 
И, выпрямляя по пути маршрут,
Плывёт кораблик в направленье дома,
Где так давно и нестерпимо ждут,
Где каждый вечер смотрит с волнолома
Во мглу воды, немножечко грустя,
Терпенье, веры старшее дитя.
Honfroy de Toron, ерунда

Помимо душераздирающей поэмы «Пуленские дети», отрывки из которой мы уже цитировали, архивы Латино-иерусалимского королевства донесли до нас еще один важный литературный памятник эпохи – не менее душераздирающий стихотворный роман «Султан – Зеленый тюрбан». Поскольку сейчас у меня нет возможности сделать его полный поэтический перевод, я изложу его сюжет хотя бы тезисно, дабы это литературное свидетельство человеческого мужества, крестоносной стойкости перед лицом ужасных испытаний стало доступным и современному исследователю.
 
Авторство романа приписывается пуленскому трувору Николя по прозвищу Дисграсье, о котором нам известно очень мало, кроме примерных годов его проживания (ок. 1150 — ок. 1190) и места рождения и основных лет творческой жизни: с большой вероятностью он родился и жил в Трансиордании, в Аль-Кераке (Крак-де-Моав). На его творчество оказало огромное влияние его непосредственное окружение, а именно представители семей де Торон, де Мильи и непосредственно князь Транисорданский Рено де Шатильон, отголоски биографии которого мы, несомненно, находим в последнем и самом сильном произведении этого несравненного бытописателя. Также из его прозвища мы можем — разумеется, с некоторой долей допущения — делать выводы о его внешности, бывшей, очевидно, достаточно невзрачной, особенно на фоне его непосредственного окружения. Видно, что фигура князя Рено сильно его впечатляла, как, впрочем, и всех прочих, кого с князем сталкивала жизнь; однако главной темой произведений Николя Дисграсье на протяжении всей жизни оставались страдания и высокий моральный дух пуленов, а также их несправедливая дискриминация со стороны франков, прибывших из-за моря. Тема страданий и дискриминации пуленов настолько занимала трувора на протяжении всей его творческой жизни, что он даже позволял себе порой ради художественной правды пренебречь исторической.
 
Действие рыцарского романа происходит сразу после битвы у рогов Хаттина, в начале июля плачевного для королевства лета Господня 1187. Взятый в плен молодой сеньор из пуленов, выказавший в бою исключительную храбрость, дерзит пленившему его атабеку, а после и самому султану, каковой решает проверить его на стойкость и примерно наказать, чтобы другим было неповадно. Он привязывает рыцаря к столбу на солнцепеке, не давая ему ни воды, ни покрова на голову, и периодически является из тенистого шатра проведать, как тот держится. Издевательски щурясь, он прихлебывает из чаши ледяной шербет с розовой водой и спрашивает, не нуждается ли пленник в чем, все ли у него в порядке, достаточно ли ему прохладно. На что рыцарь, изнывая от солнца и страдая от не перевязанных ран, стойко отвечает раз за разом: нет, султан, благодарю, я ни в чем не нуждаюсь. Я уже получил достаточно и от вас, и от ваших людей, и больше мне от вас ничего не надобно.
 
Поражаясь, что и у кафира может быть настолько высокое достоинство, сум’а, какой не постыдился бы и лучший из воинов Пророка, султан продолжает испытывать рыцаря, невольно начиная его уважать за несгибаемое мужество. Он даже подумывает о том, чтобы предложить ему высокое место у себя на службе – разумеется, при условии, что тот поднимет палец и примет закон Пророка. Храбрость и сум’а – умение держать лицо в испытаниях – два человеческих качества, которые султан, в конце концов, больше всего ценит в людях, будь они хоть и ильфранджи. Однако султан желает, чтобы рыцарь перед тем восхвалил Пророка, а тот упорно отказывается это делать, раз за разом сообщая слабеющим голосом, что он желает Пророку совокупиться с собственной верблюдицей, а поднимать палец отнюдь не намерен и чувствует себя превосходно.
 
Жара крепчает, рыцаря одолевают зной и насекомые, раны его кровоточат, в горле чудовищно пересохло. Господь по милости Своей посылает несчастному пулену помутнение рассудка от солнечной муки. Так что при очередном визите султана, явившегося спросить – ну как, ильфранджи, прохладно тебе? – тот вместо своего врага видит перед собой в мареве жара свою любимую супругу в зеленом гебенде на голове, супругу, пришедшую его утешить. Он тянется к ней с поцелуями, говорит нежные слова, и султан понимает, что рыцарю совсем конец приходит, крыша от жары поехала у ценного пленника, которого можно при удаче обменять на пару укрепленных замков. Поспешно султан направляется в свой шатер, наполняет чашу ледяным шербетом, чтобы собственноручно поднести мужественному ильфранджи питье и признать, что тот держался воистину неплохо. Однако когда он возвращается к столбу, находит пленника уже отошедшим ко Господу.
 
Если вы не рыдаете уже примерно с середины моего повествования, у вас нет сердца.
Стихи

Путник, скользнувший мимо
Взглядом поверх имён, —
Каждый из них любимым
Был, и любил и он.
 
Тот, кто уснувших будит,
С лампой до срока бдит:
Спи, ещё время будет,
Вам ещё предстоит
 
Днём, где никто не плачет,
Спорить в слезах о том,
Дорого ли оплачен
Обетованный дом,
 
Все, что мы здесь имели,
Все, что ты так любил —
Море в конце туннеля
И никаких могил.
Chretien de Troyes, ерунда

Вдруг из маминой из спальни,
Оклеветанный молвой,
Над труворами начальник
Выбегает сам не свой:
 
— Твою матушку люблю я!
Этим Господа гневлю я!
Горько каяться мне нужно
По утрам и вечерам:
Совратителям замужних —
Стыд и срам! Стыд и срам!
 
Давайте же биться, метаться,
Молиться и всяко спасаться —
В лесу, и в скиту, и в Бретани,
В реке, в ручейке, в океане,
Всегда и везде —
Грехи омывая в воде!