Бабушка Кэтлин надвое вилами по воде
Пишет себе тихонечко: быть, по всему, беде.
Да уж и переживали мы много-премного бед,
Ломались, да и чинились, и снова видели свет.
Помнишь, я говорила: внучек, будет война,
Она как дерьмо под снегом: оттает — вот и она.
А ты говорил: да полно, старая ты и кривая,
Война — это только из книжек, больше ее не бывает.
Всегда кто-то где-то плачет, кто-то мрет от тюрьмы и чумы,
Но это немного значит, коль скоро это не мы.
Все эти злые картинки с замученными котиками,
И африканские дети с проваленными животиками —
Это же просто картинки, а мы еще посидим,
Мы переспим эту ночь и проснемся и деток родим —
Всегда где-то кто-то предан, а иногда и распят,
Но мы ведь не знаем истины — а вдруг он сам виноват?
Бабушка, quid est veritas — спрашивал ты на пике зимы,
А я отвечала, помнишь — что истина — это мы.
То, что мы видим — правда, когда мы смотрим с креста.
Иди, смотри и не бойся, правда всегда чиста.
Всё, что твои глаза в себя наберут-заберут,
Они же и поочистят, такой уж их глазий труд.
Кто-то живой не начат — поделись с ним своей судьбой.
Кто-то убитый заплачет — заплачет вместе с тобой.
Вот я сейчас поставлю в духовочку пирожок,
Пока еще есть электричество, и мы поедим, дружок.
Сим поедим, и сим победим, и сим переживём,
Война порою случается, а мы всё еще вдвоём.
Я ведь такая старая, видала столько смертей,
Но это ни разу не повод не делать новых детей.
Тебе не писать твоих песенок, мне не ставить печься пирог —
Вилами по воде рисую врагам Рагнарёк,
Вилами по воде рисую тебе Тир-на-ног’т.