Из ненаписанного дневника военнопленного
Знаешь, все это так тяжело –
практически невыносимо,
А присмотришься сквозь пелену орудийного дыма
И прочего дыма, что становится словно стекло,
Когда время проходит –
и приходит новое время,
Утекает зима,
и пускает росток погребенное осенью семя.
И прозрачный утренний дождь очищает дома,
Проходя, как Господь, над могилами и садами
Твоей бывшей тюрьмы, незаметно открывшейся,
в дом превратившейся:
Были и мы рысаками,
были и мы с рюкзаками,
с подкрученными усами, и все знали сами,
а теперь ничего не знаем, узнав слишком много.
Что же, в Тулузу из-под Рязани
напишем маме:
Все идет, как всегда, хорошо, вся надежда на Бога.
Будет всем нам по мере –
это значит, что каждому будет довольно.
И ведь правда не больно, а кто мне поверит?
должно же быть больно.
После нашей доблестной ретирады
снова дождик пройдет, как и все пройдет.
А потом напишут, что мы были гады,
а кто-то напишет наоборот.
После нашей доблестной ретирады
я надеюсь, не будет баллад:
не бывает такой баллады,
где героям давно все равно, кто из них виноват.
01.09.2009
Про Огюстена
Жил-был Огюстен в Париже,
mironton-mironton-mirontaine,
А может, и под Парижем,
Вот скажем, в Жантильи.
Он был вас чуточку ниже,
А может, чуточку выше,
Порой он купался в Сене,
И пил всегда на свои.
Я родом сам не оттуда,
И много болтать не буду
О нашем Огюстене –
Я близко его не знал.
Но он подхватил простуду,
А может быть, не простуду,
Иль от нехватки денег
Серьезно захворал.
А может, его позвали,
Миронтон-миронтон-миронтене,
В военный поход позвали
В числе других вояк.
Медаль ему обещали,
А может, и две медали,
А может, еще и денег,
А может, и просто так.
Вот там он и простудился,
А может, с дороги сбился,
А может, свинца отведал
В холодном чужом краю.
Как трубка, он разбился,
Не пил, не шутил, не злился,
Вчера он с нами обедал,
А нынче, дай Бог, в раю.
Его мы почти не знали,
Миронтон-миронтон-миронтене,
Молитву мы прочитали,
Сказали – увы и ах.
А те, что его позвали,
И сами вспомнят едва ли
О нашем Огюстене
И черных его усах.
И жизнь покатится снова,
Миронтон-миронтон-миронтене,
Подружка найдет другого,
И Сена продолжит течь.
Но, дальше бредя по свету
И вспомнив об Огюстене,
Пою я песенку эту,
Чтобы его развлечь.
01.10.2009
Считалка
Две руки у Жанфра
и ноги, слава Богу, две –
хорошие ноги, крепкие, с детства привычные
и бегать, и стискивать бока лошадиные
И руки – подвижные, сильные, длинные,
В общем, руки тоже отличные,
что не все подтвердят о гасконской его голове –
но я-то уверен: прекрасная голова,
и карих блестящих глаза у парня два,
и родителей двое, а также одна сестра.
А что еще есть у Жанфра?
Два траченых холодом легких,
одна дорогая могила в неосвященной земле,
один драгоценный крест на негодной веревке,
ноль посланий с родимых гор и полей,
десять заповедей, семь смертных грехов,
целый список крупных и мелких долгов
(и ведь не отдаст – откуда бы вдруг) –
Старых песен в памяти несколько штук –
всё про горы и море, да распитье вина –
И одно только сердце, и смерть одна.
Ну и что ему делать с подобным набором –
Танцевать на балу, голодать под забором,
Умереть от меча, раз явился с мечом –
Но я все-таки верю, что он ни при чем,
и что есть основания глубже иных оснований,
и чужая жена, не сестра ему и не мать
знает больше меня, потому что меж способов знания
есть один настоящий – с любовью смотреть и молчать.
30.10.2009
En passant par la Lorraine1
Спроси у старцев – они ответят,
Они кого только ни теряли,
У них учись дышать, Мариона.
Они умеют ходить во свете
От света к свету в своей печали,
Они суть верные, Мариона.
Еще они говорят о смерти –
Так просто, как будто к ней привыкают:
Начало премудрости, Мариона.
Ведь это не протыкающий вертел,
Но лишь резец, что нас высекает
Из камня скального, Мариона.
Придя с похорон или там с обеда,
Они не прячутся в уголочек,
Берут вышиванье или газету.
Ведь каждый, кто повторяет Кредо,
Обязан дойти до последних строчек,
Подписываясь, что верит и в это.
А на дороге старой Лорренской
Следы сабо твоих деревенских
Еще хранят тепло, Мариона.
А три капитана вдали от дома
Уже научились смотреть по-другому –
И ты научишься, Мариона.
16.11.2009
Годовщина свадьбы родителей
Заглядывая вперед
(Nicolas)
Когда замолкнут все трубы, а знамена отправятся дале,
Ты вновь останешься с тем, с чего начинал вначале:
С тем, что в тебе для тебя – не источник воды, ни света,
С тем, что важнее воды ничего, похоже, и нету.
Если кто хочет пить – он идет и ищет источник.
Нет родника – к реке, нет реки – хоть к канаве сточной,
Но всякий источник воды – для всякого и ничей.
Забыть ли тебе себя и стать другим как ручей –
Забыть ли тебе ручей в саду чужом и престранном,
Цветущем сразу для всех и всем же равно возбранном,
Искать ли другой воды – да вот незадача, брат:
Ты намертво вписан в день, когда увидел тот сад.
Не можешь уйти – войди. Но проход немыслимо узкий.
Наверное, это чувство зовется passion по-французски –
Когда куда бы ни шел, идешь по пояс в снегу.
На русский оно переводится – «Я больше так не могу».
Вот так освящает нужда все то, что должно быть свято.
Нет – так указует нужда на то, что от века свято.
Ступай, поищи себя. Быть может, отыщешь брата.
05.12.2009
Мадам Коленкур
Мадам Коленкур, на пятой минуте
Молитвы – ответствуйте без затей:
когда ваш муж остался в редуте,
каким был день до первых вестей?
Ловушка, смеетесь с берега дальнего:
Такое не может прийти в наш дом,
Ведь мы другие люди, нормальные,
– Так все мы думаем – а потом
Откроешь дверь – оно на пороге.
Любимый убит, умирает мать,
А то и в детскую гематологию
Назавтра же, срочно, с утра бежать –
Мы пьем чаек, такие спокойные,
за каждым – пара родных могил –
на этом острове между войнами,
и каждый верит – Бог не забыл.
Мадам Коленкур, и еще скажите –
Землетрясение на Гаити,
Бывает хуже, совсем крайняк,
Но лучше два дня, чем совсем никак.
И правдой чистой и непреложной
О том, что было и есть сейчас
Скажите Господу – «если можно»:
У вас есть право – вам был отказ.
26.01.2010
29-й бюллетень
Кавалерия кончилась, братец Жано,
Кавалерии стыд и позор.
Не померзших лошадок поели давно,
А о людях молчит «Монитёр».
Мне тут выписали, я искал про нас –
Про потери среди перемен.
Прочитал вот, что жив Невшательский князь
И что гвардия тоже тре бьен,
А здоровие у Императора, брат,
Даже лучше, чем было досель.
Вот беда с лошадьми – гололед виноват,
И Чичагов слегка, и метель.
Минус тридцать тысяч коней, дружок,
А о нас – что скажешь о нас.
Из Тулузы на север и на восток
Смотрит столько молящих глаз –
И моя сестрица, и твой старикан,
И, небось, Огюстенова мать.
En avant, Фанфан-Тюльпан, еn avant,*
Направление только бы знать.
А когда уже кажется чересчур –
Вынешь трубку, набьешь табачок.
Сто имен для трубочки: перекур,
Ампутация, смерть – и молчок.
Ничего, дружище. Молчанье вдвоем
Все же легче, когда об одном.
Я вот крест тебе сделал, чтобы потом
Воскресать тебе под крестом.
01.05.2010
Grand’croix de la Legion d’Honneur
Как долог путь из Лестака в Лестак –
лежит он через снега.
Война кончается в странных местах,
где ни одного врага.
Не поддавайся – неровен час
останешься без креста.
Возможно, Париж не дождется нас,
но мессе он не чета.
Когда ты видишь под самый конец
как ты ошибся, малыш,
и места в мире прекрасней нет
чем эта пригоршня крыш
у синего моря, где камни лет
обкатывает вода,
и путь в широкий и вольный свет
всегда приводит туда –
Хотел такого? представь вот дом,
ты славен, жив, подшофе –
ведь ты ветеран с почетным крестом
под зонтиком у кафе.
Все будет не так, а как оно есть,
от слова наоборот,
Но крест – пусть иной, ты заслужишь крест,
не думай, уже вот-вот.
Господня рука подведет баланс –
Кто зА борт, кого – на борт,
И все бессчетные morts pour la France
Смешаются с просто morts,
Получится все: хлеб-вино за так
И честный крест на груди,
И окончанье похода в Лестак,
и месса – только иди.
2010
Un décembriste
(Nicolas)
Когда ты захочешь уйти, мой друг, ты несомненно уйдешь –
Пройдешь, как день, прольешься, как дождь, с небес на землю – как дождь.
А после, как дождь, напитав зерно, что скрыто во тьме земной,
Вернешься в небо, и не спросив, что будет теперь со мной.
Пытаясь понять, как надобно жить, мы поняли, как нельзя,
Но ты-то знаешь тайну мою теперь, как шторм поднялся:
Эгалите и фратерните, и либерте на дому –
Все, что я вроде бы делал другим, я делал лишь одному.
Что десять лет я питаюсь одним – дождями твоих дорог,
Что я пытаюсь помочь не всем – тому, кому не помог.
Выходит все одно о тебе, о чем ни заговори –
Но это не страшно: слышно оно единственно изнутри.
А так ведь просто – кого-то любя, желать как воды, мой Боже,
Его страданье взять на себя: отличье одно – Ты можешь.
29.09.2010
Колыбельная-1813
Спите-усните, Жаннет и Жано,
Белая звездочка смотрит в окно,
Лот под мостом потихоньку течет.
Как хорошо, что вернулся Марбот –
Будет кому рассказать о других,
Стать их глазами и голосом их,
Ставших травой под снегами равнин,
Чтоб ни один не пропал, ни один.
Зимний очаг доедает огонь.
Как хорошо, что вернулся Бургонь,
Он ведь помолвлен, а то и женат –
Пусть он наделает славных ребят,
Будет им байки травить при свечах,
Песенки петь, и в вечерних речах
Каждый потерянный станет как сын –
Чтоб ни один не пропал, ни один.
Северный ветер метет по земле.
Как хорошо, что вернулся Меле –
Сам уцелел и коня уберег,
Вместе вернулись, и милостив Бог,
Что не остались в замерзшей воде
Ни бедный всадник, ни «бедный Каде»,
Что не растаяли в списке имен
Комб, Лемуан, Огюстен Тирион.
Тише, Жаннет, успокойся, Жано.
Сверху, поди-ка, давно все равно,
Ночи там нет, и не клонит ко сну,
Можно вдохнуть – и забыть про войну,
Не разбирать, кто был прав, кто был слаб,
Сесть за бутылку – с Тучковым хотя б,
И улыбнуться, что нам тяжело –
Мы-то не знаем, что правда прошло,
Стаяло, стало водою быстрин,
И ни один не пропал. Ни один.
13.11.2010
10 фузилеров (жуткая история)
(Из дневника барона М. де Марбо)
Десять фузилеров
Хотели жен проведать.
Дезертировал один –
И их осталось девять.
Девять фузилеров
Стояли в Сарагосе.
Началось восстание –
И их осталось восемь.
Восемь фузилеров
Умаялись совсем.
Один прилег поспать в снегу –
И их осталось семь.
Семь фузилеров
Гуся решили съесть.
Расстрел за мародерство –
И их осталось шесть.
Шести фузилерам
Велели наступать.
Их маршал был мудила,
И их осталось пять.
Пять фузилеров
Карман держали шире.
Им сократили рацион –
И стало их четыре.
Четыре фузилера
Пили до зари.
Один был слаб желудком –
И их осталось три.
Три фузилера
Сражались под Москвою.
Жахнуло картечью –
И их осталось двое.
Два фузилера
Дожили до седин.
Случилась Реставрация –
Остался лишь один.
Последний фузилер
Решил, что все пропало,
Уехал в эмиграцию –
И никого не стало.
(сдавленные рыдания о судьбах Родины – на заднем плане)
2010
Афтер-пати
Дезире Фюзелье из Нормандии, юный военнопленный,
Офицер и военный врач девятнадцати с лишним лет,
Пережил бесконечную зиму в странной чужой вселенной
Пережил и всем благодарен – а почему бы нет.
То ли мальчик-с-пальчик в чащобе, то ли в тесте закваска:
Что было – поди опиши, а что будет – поди пойми,
Он лечит катаракты у обитателей города Спасска,
Которые на поверку оказались вполне людьми.
Они ему носят хлеба и рыб и благословляют на ночь,
Встречают толпой типа очередь, а не пехотным каре,
И для удобства его называют Иван Иваныч:
Не могут же человека и правда звать Дезире.
А врач де ла Флиз, военный хирург, у старого графа в усадьбе
Лечит его подагру и ездит с ним по гостям.
Когда при нем говорят о войне, он думает – встать и сказать бы,
Но воздуха не хватает, судя по новостям.
Вот во французской газете пишут о крови и нови,
В Париже пьют казаки, дорожает зерно и соль,
А где-то за океаном отыскался новый Людовик,
Невнятно, кто и откуда, но вроде опять король.
И кольца маршрутов рвутся, растягиваются в линию,
А в точке Икс улыбается, вскинув обе руки,
Тот ординарец Марбо, что вслух цитировал Плиния,
А зарядный ящик взорвался на середине строки.
А я сижу тут и думаю – кому еще это снится,
Кому еще внятен в воздухе давно развеянный дым?
До снежных туч возле Красного от солнца Аустерлица
Все взвешены, все подсчитаны и найдены – кто каким.
***
Это ОНИ настоящие, а я – я просто писатель,
Тюрьма может сделаться домом, и дом – оказаться тюрьмой.
Они все просто позвали меня на свою афтер-пати –
Но я, казалось бы, дома, почему мне так надо домой
Из зимней весны за стенами – в одно реальное лето,
Откуда видно и комнату на расстоянии в двести лет,
Где мы, не вправе вернуться, сидим и читаем газету,
Где пишут о крови и нови, а нас как будто и нет.
26.03.2011
Через 10 лет
(сержанту Трашану посв.)
Через десять лет печаль моя пройдет.
Знаешь, все зависит от разлитья вод:
Где вчера был берег – завтра будет дно.
Через десять лет мне станет все равно.
Через десять лет мне будет нипочем,
Кто там машет пряником и щелкает бичом,
Сколь у нас осталось пушек и коней –
Будут у меня заботы поважней.
Через десять лет уже не до войны,
Через десять лет мне станут не нужны
Лента Легиона, офицерский ли мандат –
Буду и без них я сказочно богат.
Через десять лет пройдет моя печаль,
Горы станут ниже, но ближе станет даль,
Даже твоя ласка мне будет не нужна,
Лишь твоя молитва. Лишь одна она.
Через десять лет печаль прощай-прости,
Даже Ватерлоо будет не грести,
Будет все в порядке, а пока идем –
Трубочка да песня, и денек за днем.
26.06.2011
Разговор под Красным
Говорят, Лемуан, вы искусны в молитве – даже носите четки на шее, и даже
под Смоленском нашли себе способ в процессе свой исполнить молитвенный долг.
Это редкость для армии пост-просвещенья,сами слышали – разум, судьба, провиденье,
человек человеку порой все же пес или лошадь, но чаще, как правило, волк.
А про Бога неловко, когда все в порядке,и фураж, и кураж, и обоз, и лошадки,
и мундир загляденье, и победа за нами – и в Париже каштаны цветут.
А когда не в порядке – с этим сложности тоже: вдруг сорвешься, попросишь, а никто не поможет,
то-то будет конфуз, лучше как-нибудь сами, – вспомним хоть Шевардинский редут.
Моя просьба покажется несовременной,или нет, современной, но какой-то несладкой,
словно лгать собрался, подкупать шоколадкой нелюбимого младшего брата, ища своего.
Но у вас там в Провансе, среди рустики этой, воспитанье другое, и дам полусвета,
говорят, превосходят числом бесконечные статуи матушки юной Его.
Я изрядно невежествен в этом вопросе, как вы там – повторяете что-то на память,
или, бусины четок считая руками, про себя говорите от сердца, вот так, как со мной.
Но ведь вы не откажете, если попросят – это меньше, чем хлеб, а вы хлебом делились,
еще третьего дня, когда мы примирились – слишком плохо и так, чтобы нам развлекаться враждой.
Понимаете, в этой дороге так много изменилось – включая концепцию Бога,
потому что бессмыслица происходящего хуже конины и минус пяти.
Все течет, по пути разлагаясь на части, так что речь уже не о концепции счастья,
а о счастье, выходит, о нем, настоящем, о доме в конце и в начале пути.
В общем, я вас – хотя я, конечно, агностик,и вы вправе сказать мне – да полно вам, бросьте,
наше счастье теперь – в эпикуровом смысле, то есть просто наличие крова, отсутствие ран.
Но я все же прошу – хуже точно не будет: для меня и для всех – скажем прямо – о чуде.
И в Париже которые – тоже ведь люди, и о них помолись, Лемуан.
11.07.2011
Путеводитель по департаментам
Если б ехали мой капитан и судьба через Лот,
Хоть и с разных сторон, но навстречу друг другу,
На дороге Иакова каждый замедлил бы ход,
Чтобы двинуть вперед, чтобы выйти из круга –
Все равно без войны никуда, тут проси, не проси,
Но ведь можно и в отпуск – за сутки до бури…
Если б ехали вы, капитан, через белый Керси,
Непременно бы встретились в Рокамадуре.
Если б ехали, мой капитан, через город Сустон,
Вы на мессе бы встретились там в полвосьмого,
И отец мой Раймон – кто в Сустоне еще, как не он –
Вам с амвона сказал бы свое безмятежное слово,
Что одно только важно и, в общем, дорога проста
И довольно чиста, и возможно идти по приметам,
Как на дрок медоносный пчела, от куста до куста –
Он святой, а святые – они постоянно об этом…
Если б ехали вы, капитан, через наши места,
Все бы легче сложилось у вас с белым светом.
Океаном дыша, чтоб душа расправлялась внутри,
Набираясь до осени счастья по гланды,
Вы бы встретились на берегу в час вечерней зари,
Если б ехали мой капитан и судьба через Ланды.
Если б ехали мой капитан и судьба через Вер,
Можно встретиться было на площади где-то,
Или возле моста у креста, или там, например,
Где живет одна бабушка – Господи, помнишь – Жоржетта.
Если б ехали все, капитан, чуть южнее – глядишь,
Удалось бы в местечке Ла Комб развернуться…
Но они, к сожалению, ехали через Париж,
А в Париже всегда так легко разминуться.
20.10.2011
Умеренность
М. Лунин
Ах, не мы ли, мон ами, этим летом
Если стейки у Вери – или где-то,
Точно помню, что в Париже и ночью.
Вижу столик и тебя – как воочью.
Ах, не мы ли за любовь и здоровье
Арманьяком наливались по брови
В Капбретоне, на пороге Господнем,
В океанской полноте – как сегодня.
А сегодня что – равнины на мили,
Будто нас и в небесах позабыли,
В снежном мареве – дурная истома,
И за ней не разглядеть Капбретона.
Что в кармане пустота – это ладно,
Только б сердце не крутило надсадно,
Только б сердце устояло на главном.
Кандалов вот, правда, нет: это славно.
Ты смеешься, растреклятый холерик,
Будто сам ты – твой единственный берег,
Будто всякому, кто родом оттуда,
Не страшны ни Акатуй, ни простуда.
Но и прав же ты бываешь, собака:
Эта скудость – тоже просто атака.
Было время – и смешней попадали.
Расскажи мне лучше хоть о Ласалле.
Как спустил он двести тыщ за неделю,
Как последний раз отметился в деле,
Изъяснив в своем ласалльском запале:
«Не бывало, чтоб без нас побеждали».
Хлопнем вместо коньяку – зверобою,
Всякий отпуск начинается с боя,
А розарий начинается с «Кредо».
Не бывает, чтоб без нас – и победа.
31.01.2012
Песня Камиллы
Девушки любят военных,
Военные любят славу,
А слава живых не любит,
Является к похоронам.
Ты не услышишь упрека,
Если вернешься нескоро,
Если вернешься калекой,
Если вернешься к другой.
Все, что могу обещать я –
В тринадцатом или в двадцатом
Твоя половина кровати
Будет чиста и пуста.
Скрипнет ли дверь под напором
Вечного ветра в Корбьерах,
Крикнет ли вечная птица
В вечном вечернем саду –
Я не умею лукавить,
Как и они не умеют,
Я не умею окончить войну,
Но умею испечь тебе хлеб.
14.02.2012
Полковник Комб и прочие
Потом, когда все наладится, ты будешь где-нибудь в Бельгии
В уютном домике с садиком работать над мемуарами –
Сидеть, собирать мозаику с восторгами и кошмарами.
Неужто мы станем старыми? Потом, когда все наладится.
Уже придет Реставрация и мир куда-то изменится,
Ты был бы героем Франции – но море кипит и пенится,
Но море всегда изменчиво, и нету твоей Империи,
А есть любимая женщина, и в общем не все потеряно.
Отнюдь же не все потеряно, и собрана в эмиграции
Вся прежняя кавалерия и прочие сливки нации,
За чаркой поются песни те – как будто лучших не выдумать,
И руки-ноги на месте все – еще пригодятся, видимо.
К примеру, можно держать перо. Для сына станет новинкою
Все, что брало тебя и вело в кровавый октябрь под Винково,
В реальность плена кошмарную, в усталость Лейпцига дикую,
Во все это дело – в армию, была такая – Великая.
И, словно в прорубь, ты занырнешь в ненужное и нездешнее,
И снег и горечь в рот наберешь, и Березину кромешную,
Но старую правду на языке узнав – как любовь, приметную –
Всю жизнь твою бегом-налегке, теперь уже безответную –
Так и заснешь, сжимая в руке кокарду свою трехцветную.
Потом, когда все наладится, на истину непохожее,
Ты думал, она изгладится? Полковник в отставке, тоже мне.
Труба твое дело – труба зовет. Поторопись с мемуарами.
Сто дней начнутся всего через год. Мы все же не станем старыми.
23.04.2012
Письмо из темницы
Миленький, не надо. Жизнь так хороша.
Мертвому отрада – чистая душа.
Жизнь, когда и душит, – Божия стерня.
Не бросай им душу, не бросай меня.
Будем дальше, милый, – кто во что горазд.
Не достанет силы – Бог еще подаст.
Жизнь, когда и душит, совестно марать.
Что ж ты, брат Матюша, вздумал умирать.
В Бога умирая, жить не надоест.
Не построил рая? Так держись за крест.
Будет здесь и белка, будет и свисток.
Круг опишет стрелка – дайте только срок.
Жизнь свою, как кашу – горек хлеб, а свой –
Ешь за всех за наших, кто еще живой,
Тайна только в сроке. День за день – два дня.
Ложку за далеких. Ложку за меня.
25.07.2012
Перед началом весны (1814)
Скоро кончится война, и всех из плена отпустят,
подорожную дадут, а может, даже мундиры,
Будет время для обычной человеческой грусти,
Будет время вспоминать о назначении мира,
Все, что есть, по факту жизни может сделать счастливым:
Скажем, вот рука – реальность, вся живая такая.
Уже хватит хоронить их, уже год как все живы,
из Чистилища солдат быстрее всех выпускают.
А себя давай не в землю – на кровать или на пол
Как ребенка, не как труп – да не роняй! аккуратно!
Проезжая мимо Красного, у меня слетела шляпа,
Но мы, верно, подберем ее в дороге обратно.
Уже хватит хоронить. По одному разу хватит.
Кто заплатит, говоришь? Да Кто всегда – и заплатит.
19.02.2013
***
Время не стирает наши лица,
Просто выкупает у земли.
Жили, скажем, братец и сестрица,
Жили-были, да давно прошли –
Мариона стала теплой кровью
В жилах у детей ее детей,
Фотокарточкой у изголовья –
Старой, милой, непонятно чьей,
А Жано стал песенкою старой,
Еле слышной в праздничной толпе,
А еще солдатиком-гусаром
На блошином рынке под Сен-Пе,
Оба стали завершенной сказкой
Про любовь, войну и русский плен,
Временем – кто ласкою, кто таской –
Выменены, временным взамен,
На вневременных, на обретённых
При горящем вечно фонаре
Не в тринадцатом, не в давнем-тёмном –
На давешнем солнечном дворе,
Где оно казалось быстротечным,
На глазах Сен-Пе сменял Париж…
Кое-что хранится только вечно,
Временно его не сохранишь.
11.11.2014
По Старой Смоленской
О нелепая зимняя дорога
Надрывающая слабые сердца
От тебя, от смерти да от Бога
Никогда не заречешься до конца
О безмерная зимняя дорога
На которой лечь бы да уснуть –
Говори же про еще немного,
Про дойдем, по шажочку, как-нибудь.
О последняя зимняя дорога
По которой сотни миль до потеплей,
– Боже мой, не суди меня строго,
А вот лучше возьми да пожалей.
30.03.2015