ерунда, Стихи

Плачет мирянин —
В орден не берут…
Его утешают,
А Бог глядит с небес.
 
Плачет послушник —
Призванье сильно жмёт…
Его утешают,
А Бог глядит с небес.
 
Плачет монашек —
Замучила любовь… 
Его утешают,
А Бог глядит с небес.
 
Плачет священник —
Бога не видать…
А Бог пригляделся
И взял его к Себе.
ерунда, Стихи

Это Гроб пустой.
Он предмет простой,
Он никуда не денется.
И потому-то Гроб пустой
Всего превыше ценится!
 
(Refrain)
В битву за Гроб Святой
Пойдём мы смело —
И сгинем всей толпой
За Божье дело!
 
Се, нашей веры великий секрет:
Всякий мертвец либо есть, либо нет,
А мёртвый Господь — изумив целый свет —
Три-дни был мёртв, а потом уже нет!
 
(Refrain)
Пред Богом и людьми
Мы выйдем смело
И сложимся костьми
За Божье дело!
Honfroy de Toron, ерунда, Стихи

I

Сеньор де Монклер,
Известный трувер,
К несчастью, не миллионер,
Владелец кольчуги,
Коня и мечуги,
Решил посетить Утремер.

Место купил у пизанцев на судне,
Божьих паломников трудные будни
Кое-как вынес, бранясь и тоскуя —
Черствый сухарник и качку морскую,  
И, в сотый раз победив тошноту,
Вышел на берег в Акконском порту.
Рядом –
Его дестриер захудалый,
Сзади –
Его экюйе разудалый
Тащит на берег его барахло:
Узел с бельем, копьецо и седло.

II

Сеньор де Монклер,
Известный трувер,
Немедля запродал свой меч
Короне на год —
Как все, за пятьсот, —
В намеренье головы сечь.

«Но прежде, —
Клянется он у алтаря, —
Я эти деньжата
Потрачу не зря!
Уж коль я паломником
Стал неспроста,
Сперва я объеду
Святые места!»

И, оценивши святыни столицы,
Он к коннетаблю пошел отпроситься.
«Однако ж, — сказал де Монклер Лузиньяну, —
Хочу побывать я и за Иорданом!
Я буду верблюжье
Вкушать молоко,
Отведаю местные блюда,
На Мертвое море скатаюсь легко
И львиную шкуру добуду!»

III

Вьется в пустыне
Ужасный хамсин.
Мчит по пустыне
Какой-то кретин.
В мыле его дестриер захудалый,
Следом чуть жив экюйе разудалый –
В эту погодку в районе Керака
Добрый хозяин не спустит собаку!

Вот наконец перед ним и Керак.
Путник сползает с седла кое-как:
«Будьте любезны, я гость ваш и рыцарь!
Выдайте, сударь, чего освежиться –
Воду — коню, господину – винца,
Оруженосцу – бульон от яйца!»

Мил и приветлив сеньор молодой,
Щедро поит и вином, и водой,
В залу зовет в ожиданье обеда,
Всех развлекает учтивой беседой.

IV

Вдруг крестоносец воскликнул: о Боже! –
В залу вошел сарацин чернорожий!
И, воздавая Аллаху хвалу,
Нагло направился прямо к столу!

Тут у Монклера в глазах помутилось,
И с перегрева бедняге примстилось,
Будто арабы везде и кругом:
Рядом,
В дверях,
За столом,
Под столом,
И на лицо они все как один:
Здесь сарацин…
И там сарацин…
Каждый Аллаху хвалу воздает,
Всех их бесстрашный Монклер перебьет!

Сеньор де Монклер,
Известный трувер,
Хватает могучей рукой
Мечугу свою,
Роняя скамью,
Крича «Дье ло волт» и «Аой»!

— Спокойно, — вмешался сеньор молодой, —
Мой гость сей сириец известный!
В таможне Марона он ставленник мой,
Чиновник почтенный и честный.
За что и под Акрой три плуга земли
Весьма по заслугам к нему перешли.
Приехал ко мне он с отчетом,
Его принимаю с почетом.

Но франкский сеньор,
На глупости скор,
Чертей поминает три тыщи,  
И, красный как рак,
Покидает Керак,
Со злости проливши винище:
«Там, где наделы дают бусурманам,
Я ни на миг оставаться не стану!»

V

Веет в пустыне
Хамсин многодневный.
Едет в пустыне
Надутый и гневный
Потный, усталый
Франк из-за моря –
Спать ему светит
Под кустиком вскоре.

Еле идет
Его конь захудалый,
Бычит
Его экюйе разудалый
И размышляет, не будь он дурак,
Как бы сбежать и наняться в Керак.

* * *

Примечание об авторе и историческая справка

Автор этого иронического лэ, трансиорданский трувор, известный под прозвищем «Марешаль д’Утрежурден», — фигура в своем роде уникальная. О нем доподлинно известно, что он пользовался покровительством Онфруа IV, графа де Торон и впоследствии князя Трансиордании, который помимо прочего приходился ему крестным отцом: так называемый «Марешаль» происходил из семьи иерусалимских иудеев. Унаследовав отцовский бизнес – барышничество, что в дальнейшем и послужило основой его иронического прозвища – он довольно скоро прогорел и решил начать новую жизнь за пределами еврейских кварталов, в широком мире. С этой целью он порвал со своей семьей и крестился, приняв имя Жак, хотя злые языки постоянно поминали ему иудейское происхождение и то, что до совершеннолетия его звали Шмуэль бен-Якуб. Новоиспеченный христианин нашел приют в Трансиордании, под эгидой молодого графа, покровительствовавшего молодому выкресту, который в свою очередь расплачивался с ним своим творчеством, неизменно высоко о нем отзываясь и восхваляя его и впрямь превосходные личные качества.

«Марешаль д’Утрежурден», несомненно, один из талантливейших сатириков Святой Земли, как ему свойственно, рисует франков из-за моря неотесанными, глупо напыщенными и несведущими в местных делах и обычаях. На контрасте создаются образы пуленских баронов – неизменно куртуазных, сдержанных и разумных, полная противоположность заморским гостям, что, несомненно, отражает бытовавшие в обществе Утремера тенденции и постоянный конфликт интересов «пулен против крестоносца».

Поэму достаточно легко исторически атрибутировать. Действие ее, без сомнения, происходит в период между 1183 годом, когда молодой сеньор Трансиордании получает ренту с таможни Акры и Марона вместе с рукой королевской сестры и вплотную занимается делами таможни, и началом 1187 года, когда перед лицом крупной военной угрозы король Ги де Лузиньян созывает арьер-бан. К этому пятилетнему периоду, несомненно, относится и создание произведения – дальнейшая политическая обстановка уже настолько изменилась, что насмешки над франками из-за моря стали попросту невозможны, а арабская угроза королевству слишком велика. Кроме того, Трансиордания была утрачена в 1189 году, и следы Марешаля теряются сразу после взятия Керака в ноябре 1189 эмиром Сад ад-Дином Кумшаба. Нам остается только гадать о дальнейшей судьбе этого самобытного таланта.
 
 
 

Honfroy de Toron, ерунда

Помимо душераздирающей поэмы «Пуленские дети», отрывки из которой мы уже цитировали, архивы Латино-иерусалимского королевства донесли до нас еще один важный литературный памятник эпохи – не менее душераздирающий стихотворный роман «Султан – Зеленый тюрбан». Поскольку сейчас у меня нет возможности сделать его полный поэтический перевод, я изложу его сюжет хотя бы тезисно, дабы это литературное свидетельство человеческого мужества, крестоносной стойкости перед лицом ужасных испытаний стало доступным и современному исследователю.
 
Авторство романа приписывается пуленскому трувору Николя по прозвищу Дисграсье, о котором нам известно очень мало, кроме примерных годов его проживания (ок. 1150 — ок. 1190) и места рождения и основных лет творческой жизни: с большой вероятностью он родился и жил в Трансиордании, в Аль-Кераке (Крак-де-Моав). На его творчество оказало огромное влияние его непосредственное окружение, а именно представители семей де Торон, де Мильи и непосредственно князь Транисорданский Рено де Шатильон, отголоски биографии которого мы, несомненно, находим в последнем и самом сильном произведении этого несравненного бытописателя. Также из его прозвища мы можем — разумеется, с некоторой долей допущения — делать выводы о его внешности, бывшей, очевидно, достаточно невзрачной, особенно на фоне его непосредственного окружения. Видно, что фигура князя Рено сильно его впечатляла, как, впрочем, и всех прочих, кого с князем сталкивала жизнь; однако главной темой произведений Николя Дисграсье на протяжении всей жизни оставались страдания и высокий моральный дух пуленов, а также их несправедливая дискриминация со стороны франков, прибывших из-за моря. Тема страданий и дискриминации пуленов настолько занимала трувора на протяжении всей его творческой жизни, что он даже позволял себе порой ради художественной правды пренебречь исторической.
 
Действие рыцарского романа происходит сразу после битвы у рогов Хаттина, в начале июля плачевного для королевства лета Господня 1187. Взятый в плен молодой сеньор из пуленов, выказавший в бою исключительную храбрость, дерзит пленившему его атабеку, а после и самому султану, каковой решает проверить его на стойкость и примерно наказать, чтобы другим было неповадно. Он привязывает рыцаря к столбу на солнцепеке, не давая ему ни воды, ни покрова на голову, и периодически является из тенистого шатра проведать, как тот держится. Издевательски щурясь, он прихлебывает из чаши ледяной шербет с розовой водой и спрашивает, не нуждается ли пленник в чем, все ли у него в порядке, достаточно ли ему прохладно. На что рыцарь, изнывая от солнца и страдая от не перевязанных ран, стойко отвечает раз за разом: нет, султан, благодарю, я ни в чем не нуждаюсь. Я уже получил достаточно и от вас, и от ваших людей, и больше мне от вас ничего не надобно.
 
Поражаясь, что и у кафира может быть настолько высокое достоинство, сум’а, какой не постыдился бы и лучший из воинов Пророка, султан продолжает испытывать рыцаря, невольно начиная его уважать за несгибаемое мужество. Он даже подумывает о том, чтобы предложить ему высокое место у себя на службе – разумеется, при условии, что тот поднимет палец и примет закон Пророка. Храбрость и сум’а – умение держать лицо в испытаниях – два человеческих качества, которые султан, в конце концов, больше всего ценит в людях, будь они хоть и ильфранджи. Однако султан желает, чтобы рыцарь перед тем восхвалил Пророка, а тот упорно отказывается это делать, раз за разом сообщая слабеющим голосом, что он желает Пророку совокупиться с собственной верблюдицей, а поднимать палец отнюдь не намерен и чувствует себя превосходно.
 
Жара крепчает, рыцаря одолевают зной и насекомые, раны его кровоточат, в горле чудовищно пересохло. Господь по милости Своей посылает несчастному пулену помутнение рассудка от солнечной муки. Так что при очередном визите султана, явившегося спросить – ну как, ильфранджи, прохладно тебе? – тот вместо своего врага видит перед собой в мареве жара свою любимую супругу в зеленом гебенде на голове, супругу, пришедшую его утешить. Он тянется к ней с поцелуями, говорит нежные слова, и султан понимает, что рыцарю совсем конец приходит, крыша от жары поехала у ценного пленника, которого можно при удаче обменять на пару укрепленных замков. Поспешно султан направляется в свой шатер, наполняет чашу ледяным шербетом, чтобы собственноручно поднести мужественному ильфранджи питье и признать, что тот держался воистину неплохо. Однако когда он возвращается к столбу, находит пленника уже отошедшим ко Господу.
 
Если вы не рыдаете уже примерно с середины моего повествования, у вас нет сердца.
Chretien de Troyes, ерунда

Вдруг из маминой из спальни,
Оклеветанный молвой,
Над труворами начальник
Выбегает сам не свой:
 
— Твою матушку люблю я!
Этим Господа гневлю я!
Горько каяться мне нужно
По утрам и вечерам:
Совратителям замужних —
Стыд и срам! Стыд и срам!
 
Давайте же биться, метаться,
Молиться и всяко спасаться —
В лесу, и в скиту, и в Бретани,
В реке, в ручейке, в океане,
Всегда и везде —
Грехи омывая в воде!
ерунда, Стихи

История про традиционные ценности вдруг. Среди чудовищных чудовищ.
Было такое чудище-юдище из бестиария именем бонакон (боннакон), встречалось еще у Плиния и у Аристотеля в заметках, обитало во Фракии (как раз где мы сейчас обитаем). Не буду я про него писать подробно, кому надо, вы посмотрите, там такое про него можно узнать! Об особенностях его самозащиты и тд… В общем, огнеметом срет он врагам в морду брандспойтом, чем и прославился с древних времён до наших дней. 
А еще всем известен Тараск — вернее, Тараска, La Tarasque, панцирный дракон(ша) из Рона, терроризировавшая город Тараскон, куда она приплыла явственно из Средиземки и была укрощена св. Марфой самолично. И вот автор Золотой Легенды нам наконец сообщил истину о ее родословии: она была плодом союза левиафана(ши) и, собственно, бонакона, где-то на фракийских берегах оной левиафаншей встреченного. В связи с чем родилась сегодня у нас очень, очень грустная история. Вот и она.
 
Как приехал в Тараскон
Огроменный бонакон.
Бонакон, Бонакон Бонаконович!
Стал по улицам ходить,
По-фракийски говорить:
Отдавайте-ка мне, люди, мою деточку —
А не то я вас залью нечистотами!
 
Тарасконцы весьма испугалися,
По домам, по церквям поховалися.
Только доблестная Марфа из Вифании
На Иисуса возложила упование,
Наполняла фимиамом кадило,
К бонакону из дверей выходила:
Как ты смеешь тут гулять,
На все улицы вонять,
Бонакон, бонакон, бонаконище?
Не боимся мы его,
Аромата твоего:
Мы его одолеем каждением!
Вот последнее тебе предупреждение!
 
Тут заплакал бонакон-бонаконище,
Бестиарное страшило-беззаконище:
— Уж ты доблестная Марфа из Вифании!
Раздели мои отцовские страдания!
Свою дочку я считай и не видывал,
Всем семейным я чудовищам завидовал.
Утащила ее мать-левиафаница,
Разлучила нас с дитем — с нее станется!
 
Пожалела его Марфа святая:
Хоть и чудище, а жизнь непростая!
Погоди, говорит бонакону.
Нету в мире такого закону,
Чтоб могла злодейка-мать
Все семейство разлучать —
Вот же скверная левиафаница!
Ей ведь сам Господь однажды
Говорил: бросай-ка блажь ты,
Закуси-ка ты лучше Ионою!
 
Подождал бонакон возле храма,
Опсасаясь хватить фимиама,
Четверть часа протекла —
Чу, звонят колокола,
И выходит к нему Марфа с тарасконцами.
И держит отважная Марфа
Поводочек из синего шарфа,
А на этом поводочке
Провожает к папе дочку —
Свою верную Тараску шестилапую:
Познакомься, мой дружок, с рОдным папою!
 
Так родные наконец-то встречаются,
И на этом наша сказочка кончается.
Кто добрался до конца —
Оцени талант певца,
Заплати ему чеканной монетою.
А кто дурное слово скажет —
Того точно Бог накажет
И блаженный Иаков Ворагинский.
Honfroy de Toron, ерунда, Стихи

Однажды в безводную засухи пору
Я вышел в пустыню: был полный капут.
Гляжу — поднимается медленно в гору
Телега, везущая золота пуд.
 
И, правя подводой, худой и побитый,
Все это хозяйство везет рыцарёк,
В хорошей кольчуге и в шлеме открытом,
В тюрбане арабском, а сам с ноготок.
 
— Приветствую, сударь! — Алейкум саляму!
— Изрядно учтив ты, как я погляжу!
— Откуда добыча? — Да вот с каравану.
Мой отчим там грабит, а я отвожу.
 
(Врагам раздавались пинки Имярека).
— А много ль в феоде у вас рыцарья?
— Феод-то огромный, да два человека
Всего рыцарЕй-то: мой отчим да я.
 
— Так вот оно что! А как звать тебя? — Слушай,
Одно не осилишь сие записать!
Так лучше не лезь мне перчатками в душу
И больше не смей исторически врать.
ерунда, Стихи

У бегемота нету,
Мой миленький, тебя.
Топочет он по свету,
Ругаясь и скорбя.
 
И танцевать не может,
Бо талии лишен.
И кто теперь поможет
Такому вот, как он?
 
Воспетый Гумилевым,
В броне своих святынь
Он тщетною коровой
Врубается в Хатынь.
 
Как фарисей лукавый,
Твержу который год:
Спасибо, Боже правый,
Что я не бегемот.
 
Но если вдруг я стану
С таким, как он, в родстве,
Меня Ты не остави
И во бегемотстве́.
 
Тащи мя из болота,
Лица от мя не скрой,
Ведь все мы бегемоты
Нечаянно порой.
ерунда

 Сколько можно валяться в гробу, молодой человек? 

Подудел бы ты лучше в трубу, молодой человек. 

  • (остро политическое)

Волхвы не боятся могучих владык, 

И им через это приходит кирдык. 

 

Оптимистический вариант: 

Волхвы не боятся могучих владык, 

И тем через это приходит кирдык. 

ерунда, Стихи

Я пришел к тебе скелетом
Рассказать, что все пропало,
Я из шкафа шел с приветом
Ради нового начала,
 
Рассказать, что я проснулся,
Весь проснулся, костью каждой,
И теперь, уж раз вернулся,
Обесцениванья жажду.
 
Я по сути бесполезный,
Гордый, хищный, разъяренный,
Обесцень меня, любезный,
Я и впрямь не очень ценный.
 
Нет, меня не будет жалко,
Ты признай меня негодным.
Отнеси меня на свалку
И живи уже свободным.