3-я мировая, Стихи

Пока ты играл со смертью в чёт-нечет, играл с подружками в докторов
(А бросим монетку, калечат-лечат, посмотрим, ты умер или здоров),
Пока играли вы в матери-дочки, ты будешь папой, а ты соседкой,
А после останусь я в одиночку вот с этой мелкой бедной креветкой,
А после еще во что-то сыграем, к примеру, в хоббитов Фродо-Сэма,
Которые сами сперва не знали, насколько затягивает система,
И съевший мышь да заглотит хвост — сыграем в скандинавскую сагу…
Покуда играли в великий пост — полмесяца ели дерьмо и бумагу,
Поскольку это святая игра, кто проиграл, не берет наследства,
Покуда играли во всё что до́лжно на пятом десятке нашего детства,
Пока мы играли в любит-не любит, покуда ромашку бедную рвали —
«С дороги собьётся, домой вернётся, увидит, где сбился в самом начале» —
И в Монополию, и в Каркассон (ох, бедный виконт Тренкавель) и покуда
Играл со смертушкой на экране неподражаемый Макс фон Сюдов —
Покуда они играли в войнушку, давай сегодня ты будешь враг,
А завтра я враг, а ты будешь герой, а я буду сам последний дурак,
Сегодня я буду тебя убивать, а завтра ну так и быть ты меня,
Ролями меняемся, чтобы игралось, а не получалась злая херня —
Что наша жизнь? Игра. Ты, возможно, в процессе увидишь дорогу в рай,
Покуда в костях твоих есть огонь, во что предлагают — пока играй,
 
А девочка Анна на бывшем складе, с засветкой, затёмкой, занемкой, заглушкой
Играет в мир со своей воображаемою подружкой.
3-я мировая, Стихи

Когда Адам пахал, а Ева пряла,
Где был террорист?
 
Да вот где он был, помилуй —
Грелся во чреве Евы,
Слушая ток ее крови,
Ток жизни людского мира,
Ещё не подозревая,
Что он первородный, сокровище,
Великое чудо Господне,
Первый на свете, исшедший
Из женского лона,
Первый на свете,
Питавшийся от пуповины,
Предтеча своего брата —
 
Ещё не подозревавший,
Что он, первородный Адамов,
Сокровище, чудо Господне,
Которого так ожидают
Мать и отец и творение —
Первенец из убийц.
 
Имена раздавать будешь, милый,
Пела мать, живота касаясь,
Плуг отцовский приимешь, милый,
А я буду все так же прясть
Эти нити сплетённых жизней,
Ни одна не порвется напрасно,
Составят нам полотно.
 
Полотно наготу прикроет,
Полотном обовьют младенца,
Полотно будет саван убитому
Первенцем из убийц.
 
Каин, где брат твой Авель?
А он ещё и не за́чат,
Ты на свете первый ребенок,
Ты на свете пока один,
И тебе пока хорошо.
 
«Вырастет — сам решит,
Кем ему стать, о муж мой».
Honfroy de Toron, Стихи

Разве можно что-нибудь строить в Святой земле —
Кроме храмов, давно привычных менять декор:
Нынче крест, завтра месяц на колокольне, переживем,
Послезавтра, возможно, снова на шпиле крест.
 
Только камни помнят, а мы позабудем всё,
Даже правило, что не стоит строить домов
В полосе прилива, на нашем святом песке,
И опять построим, и спрячемся от волны
Друг у друга в руках, за преградой любимых книг —
Тех немногих, которые удалось спасти
От волны предыдущей, в ковчеге перевезти,
Всякой книги по паре, Библию и Коран.
 
Важно руки сцепить, чтоб волною не разнесло,
А куда вернуться — всегда найдется потом,
Говорят, что Триполи всё ещё над водой,
А когда отхлынет, поищем, где Аскалон.
 
Что мы скажем себе в оправданье новой волне?
У нее бесполезно просить, у Бога спроси.
«Я старался как мог» — все старались, не все смогли.
«Я стоял до конца» — только где же этот конец.
Я, наверное, Господи, буду просто стоять
И смотреть на Тебя в надежде, что знаешь Сам:
Мы виновны лишь в том, что пытались снова и вновь
В сердце мира построить дом для себя самих.
 
 
3-я мировая, Стихи

«Из бьющих рук и хлеба не бери».
Так было раньше. Нынче я беру.
«За правду стисни зубы и умри».
Так было раньше. Нынче не умру.

Поскольку нужно, должно мне дойти
До тех пределов общего пути,
Где в невозвратных жизнях вспыхнет свет,
В котором будет видно, что почём.
Мне нужно стать — ценой убитых лет —

Свидетелем, коль скоро не мечом,
Того, как из оставшихся прорех
В броне над миром, как всегда, во свой черед
С небес на землю правда снизойдёт
И их, земли губителей, убьёт.
И нас убьёт,
Но может быть, не всех.

Стихи

Бабкино серебро
Наполовину из латуни
Светится на руке
Не пропадает втуне


Бабкин тёмный язык
Наполовину из латыни
Где-то под языком
Никогда не остынет

Ничто не имеет значения
Такого, которое больше чем ты,
И всё имеет значение
Как все неописанные цветы,
Растущие там, где вовек
И не ступал человек.

Эрраре хуманум эст
Никто тебе не народ
И сам ты себе народ.
А что ты за палимпсест —
Один Господь разберет.

3-я мировая, Стихи

А кто эти бледные люди, папа, куда они все идут?
А кто эти бедные люди, папа, откуда они идут?
Или это не бедные люди, папа, а просто им нравится тут?
А что эти странные люди, папа, отныне делают тут?
— Они ищут безопасное место, сынок,
Они ищут безопасных мест.


Они ищут, как все на свете люди, сынок, они ищут безопасных мест.
Понимаешь, встаёшь такой наутро, сынок, а на горе возвышается крест.
Повиси-ка на нем, а когда надоест, посмотри-ка немного окрест.
А вон там под горой, например, сынок, а вон там под горой есть жизнь.
Ну так думает в общем каждый второй — что вот там под горой есть жизнь.
И слезаешь с креста, говоришь — красота, я пойду потихоньку туда,
Возвращается ветер, но будет и тишь, vanità di vanità.

— Они ищут, где им будет лучше, папа, они ищут где им лучше жить?
Они ищут, где им пить свое пиво и граппу, они ищут, где им воду пить?
— Они ищут, где им дальше жить, сынок,
Они ищут где им дальше жить.
Где поставить свой чемоданчик, сынок, где постель свою разложить.

— Они точно такие же люди, папа, они точно такие как мы?
А зачем они такие бледные, папа, как будто после чумы?
А зачем они говорят так странно, как будто и не при нас?
Я слышал, на свете есть странные страны, но это же не сейчас.
А зачем они такие бедные, папа, как будто вот эти мы
Им что-то с тобой задолжали, папа, за то что они не мы?

— А знаешь, сынок, посмотри на гору, на ней возвышается крест.
Когда будешь думать про это всё, покуда не надоест,
Покуда не долбаный Рагнарёк, покуда не три сестры —
Покуда им не придет повестка, и когти ее остры —
В Москву да на ярмарку да невест, отведать черной икры,
Такой уж черной-черной икры, всего только переезд —
Нынче нет безопасных мест, сынок,
Нынче нет безопасных мест.

— А кто эти странные люди, папа, хотящие строить дом,
А кто эти сраные люди, папа, и их никому не жалко, папа,
И почему они странно, папа, спят под чужим пальтом?
(Я знаю, пальто не склоняется, папа, но можно склонить пинком.
Почти любого, кто не склоняется, любого, кто нам знаком,
Я знаю, папа, кто не склоняется — можно склонить пинком).
— А это мы с тобою, сынок,
А это мы с тобою, дружок, индо еще побредем.

Очередной опять Рагнарёк, никто не заметит, и нам бы ок,
Когда бы не выскоблен палимпсест — и ох, что там есть внутри…
И временно нет безопасных мест,
Но там на горе, смотри.

Возвышается.

Стихи

А в принципе это нормально, когда тебе вдруг за 40,
Перебирать тихонько всех тех, кто остался дорог,
Фиксировать либо тихо, либо громко в предсонной ночи,
Что список живых твоих близких становится все короче,
А список ушедших близких становится все длиннее.
Хотел примириться со смертью? — сперва познакомься с нею.
 
Вот надо же, сколько народа ничего обо мне не знает,
А я не знаю взаимно. Но это не помогает.
Единственный я на свете нуждаюсь и в этом чуде —
Что нечто внутри сюжета меня вовек не забудет,
А вынесет и поправит, в оправу мою оправит,
Что любящее снаружи никогда меня не оставит,
А часть его — ты, хороший. Конечно, умрешь однажды.
И это не так уж страшно, и это не так уж важно,
И мы для большого мира — летящая с ветки капля,
Но нету воды важнее. И столько света, не так ли.
 
И сколько там этого мира… продляющегося в память,
В помехи среди эфира, в янтарную каплю-камедь,
В большую книгу о вечном, читай, и молись, и кайся…
Но только ты оставайся. Вот ты никуда не девайся.
 
Замёрзшие коблас-доблас, любая песня конечна…
Мы слишком уж хороши, чтоб существовать не вечно.
 
 
3-я мировая, Стихи

Очень трудно войти в эту реку в стотысячный раз.
Раньше было по пояс, теперь же вода достигает до глаз.
В этот раз я не справлюсь, в этот раз я верняк утону —
Будто мало лежал в прошлый раз прикипевшим ко дну —
Что же, снова пытаться? Поверить, что выйдет, что выйду на том берегу —
Кто-то схватит за руку, поможет —
Прости меня, мама, прости меня, Боже, но я не смогу.


Очень трудно вернуться хотя бы однажды к той самой двери.
Даже коврик придверный визжит — убегай, не смотри,
Наливаются руки свинцом, как же снова суметь постучать?
Снова спросят, кто там, и нельзя, и нельзя промолчать —
Вдруг опять не откроют? Зачем меня снова толкают к дверям от дверей,
Слишком много на свете дверей, и ночей, и аптек, только нет фонарей.


Если б можно устать насовсем, просто сдаться на милость воды.
Если б можно настроить радар за полдня до беды,
Чтоб успеть приготовиться, плавки там, ласты, спасательный круг —
Очень трудно войти в ту же реку хотя бы опять, мой возлюбленный друг,
Очень трудно войти.

Стихи

Так ветшает дом, из которого скоро ехать —
Истончаются стены, уныло смотрят обои,
Неуютно горбится кран, к прорехе прореха.
 
Уменьшается парк, по которому мы с тобою
В прошлой жизни да как по дремучему древнему бору —
Что-нибудь уноси, но одно. Выбирай любое.
 
Например, вот ракушка реальна, не то что город.
Что такое страна, мы давно уже позабыли.
В мире много мест, где нас с тобой не любили.
Всё короче цепь, и скрипит колодезный ворот.
 
С каждым новым движением Божьей руки по кругу
Всё к поверхности ближе вода на любую жажду,
Даже нашу с тобою жажду держать друг друга.
 
Размыкается всё, разомкнемся и мы однажды,
Но ракушку мою не теряй, не расстанься с нею,
Это тайна твоя, которую знает каждый:
 
Всё, что мы не покинули, делает нас виднее.
Это мира пределы становятся меньше и ближе,
Это сердце мира звучит немного слышнее.
 
Мы с тобой реальны, поскольку я тебя вижу.
 
 
3-я мировая, Стихи

Один шахматист расставил фигуры,
Посмотрел на доску и вдруг заплакал.
 
А что, если маленькие человечки
В своем черно-белом клетчатом мире
Имели другие планы на вечер?
Король не хочет спасать корону
Ценою жизни, скажем, супруги,
Не хочет конник рубить пехоту,
Не хочет пехота в бескровные жертвы?
 
А вдруг, если их с доски убирают,
Они с облегчением выдыхают
В своем черно-белом дискретном где-то,
Избавленные от нового круга
Смертей и мучительных возрождений
По прихоти внешней тщеславной воли?
Епископ Турпин снимает кольчугу
И служит торжественную обедню,
Король с королевой танцуют сальсу,
А белая пешка Е-два — Е-четыре
Назло семье назначает свиданье
Своей симпатичной черной коллеге?
 
А что, если им воевать обрыдло?
 
И шахматист собирает войско
С доски трясущимися руками,
Гладит по шлемам растерянных пешек,
Коню сует кусочек морковки
И объявляет смятенным коллегам:
Мои в этом участвовать не желают.
Турнир отменяется.
Все свободны.