Любовь не спасает ни от чего,
Почти ни от чего —
Ни от сумы, ни от тюрьмы,
Ни от злобы людской,
Ни от во мраке летящей стрелы,
Ни от рака, ни от войны, —
Любовь не спасает ни от чего,
Помимо нелюбви.
От нелюбви, живущей в костях,
Убивающей изнутри,
От нелюбви, прорастающей в нас
От первого внешнего зла,
От первой нас оттолкнувшей руки,
От первого «не люблю» —
От нелюбви, влекущей на смерть,
Когда еще можно жить.
Чтоб раньше смерти не умереть,
Дай Бог умереть в любви.
Кому тут нужен памятник?
Вот вам — вам нужен памятник?
Такой, к примеру, каменный,
С народною тропой.
Глава несётся ввысь его,
А понизу написано,
Что вы, такой весь памятный,
Тут были сам собой.
И чтоб пространство скрашивать,
И чтоб пристрастно спрашивать
У нашего, у вашего,
У всех живых камней —
Экзеги монументум ли?
Остались вы моментом ли,
Стишочком во френдленте ли
Иль чем-то попрочней?
А кто-то стал солдатиком,
На барахолке купленным,
А кто-то стал закукленным
Внучком своих внучат,
Покойным чьим-то братиком
На старой фотографии,
А вместо эпитафии
Вон ходики стучат —
Подарок, без сомнения,
На давний день рождения,
Они такие старые
И скоро замолчат.
Фортуна, velut luna ты,
Фортуна ли, Сфортуна ты,
Одна многозадачная,
Ко всем мила и зла —
И гения чердачного,
Вознесшего сей плач тебе,
Ты тоже озадачила
Ножом из-за угла.
Чем сердце успокоится?
И Рим не за день строится —
По камешку, по камешку
Кум Тыква строит дом.
Кому тут будет памятник?
Нельзя ль ему заранее
Повыдать эти камени,
Пока он тут живьём?
(Хлебами ли, деньгами ли,
Борзыми ли щенками ли,
Пока он тут живьём).
В разведку мчится конница,
Боец на этом кончится,
Отряд не беспокоится,
Потерь не отследив.
Однажды все устроится,
Назад качнется маятник,
И каждый будет — памятник,
Поскольку будет жив.
Это Юсеф.
Беженец из Сирии (вроде оттуда).
По крайне мере оттуда, где нынче война, что не наша забота.
Он столько ночей не спал в ожидании чуда,
И чудо случилось — он наконец получил работу.
Его взяли делать дюнеры в ночной фастфуд —
На углу этой самой площади,
где главная елка,
Где новогодний базар, большой дед-мороз и державный суд.
Будем надеяться, наш герой на работе продержится долго.
На праздники он надевает на смену веселую шапочку гнома —
В пекарне в ней жарко, но он привык.
Ему сорок пять, все сложилось как вышло, хотя и могло по-другому,
Он трижды в неделю ходит учить болгарский язык.
Это жена его Мариам,
Беременная на последнем сроке.
Она не работает — кто же ее такую возьмет — но она бы могла.
Она готовит пилаф и тихо поет,
глядя из кухни на свет на востоке,
Где некогда был ее дом,
но и тут проживем,
и везде проживем, раз такие дела.
Дети Юсефа от первого брака играют на улице,
Пока что не ходят в школу — еще не устроились, без языка.
Они иногда играют в войну,
но смеются ничуть не реже, чем хмурятся,
Ведь дети есть дети, им нравится быть,
ну по крайней мере пока.
А вечером все эти люди садятся в кружок
за свой радостный стол —
вот и Адвент прошел, вот и срок подошел,
И не страшно, не страшно, нам так повезло,
стороною прошло
все возможное зло,
И муж кладет руку жене на живот,
где Младенец живет —
в этот раз повезет.
В этот раз до ста лет доживет.
Когда в дыру в цивилизации
На карту дружно лезут львы,
Мечтает всяк об операции
По пересадке головы.
Давно завидовавший блеммиям,
Порой желающий убиться,
Назло мигреням и томлениям
Ты сможешь просто лечь в больницу.
И там, печального и голого
Прикрыв белейшей простынею,
Тебе пришьют чужую голову,
Воткнув иголки в остальное,
Чтоб ты восстал, когда все кончится,
С крепчайшей донорской башкою
И с сердцем, коему не хочется
Ни расколоться,
Ни покоя.
…А смерть была там вроде сестры-хозяйки,
С которой часто можно договориться —
Добавить передачку к больничной пайке,
Включить над книжкой свет, когда адски не спится
От мыслей о ненужном, что немощным важно —
О милости, к примеру, помилуй нас Боже,
Мол, раз меня спасли, отчего мне так страшно?
И если накормили — так голодно что же?
А малой мерой проще — минуткой, монеткой.
Качаешься товаром в вагоне товарном,
На лодочке ли утлой спеленатой деткой
Плывешь такой замученный, но благодарный
За каждый пирожок домашней готовки,
За каждую поблажку от долгой печали…
Сестра-хозяйка ведрами гремит в кладовке,
Чегой-то собирает, звенит ключами.
28.10.18
Старший мой братец в Творении,
Младший мой братик по жизни,
Эк ты меня совершеннее,
Не уличен в дуализме!
Весь ты — собакен законченный,
В шкуре терьерской ты дома,
Нету в тебе червоточины,
Нет никакого надлома.
Лежа смеешься, каналия,
Ну абсолютно не парясь,
Где твоя универсалия,
Как тебе выдастся старость.
Дух твой и твой экстерьерушка
Слитны, чисты, равноправны,
И потому ты терьерушка,
А не ходячая травма.
В жизни стихии бушующей
Ты — веский повод не плакать.
Дай я тебя обниму еще
И поведу тебя какать.
Эта ваша силлабо-тоника
Не сильнее реального горя,
Не пьянее джин-тоника
(дешевейшего даже джин-тоника!),
Не утешительней моря —
И не убийственней моря.
Отчего же, как предпогребальное,
Как вслед полку уходящему,
Просыпается изначальное
Острое, вертикальное
Ощущение настоящего
От какой-то там музыкальной
Фразочки чужедальнего
И душевредного даже —
Всего только формы придание
Собственному страданию —
Но лучше никто не скажет
И иначе никто не скажет.
Оправдание оправдания —
Всего нематериального,
Пока еще нереального,
Как едва дошедшая весть,
Новорожденная, недоказанная,
Не с кровли, но шепотом сказанная:
Вроде нету, а есть же, есть.
…И вот ты выходишь наконец из подполья,
Привычный к боли и страху боли,
Надолго выпавший из сюжета,
С глазами, болящими от яркого света,
С глазами, отвыкшими смотреть на небо,
По привычке высматривающий, где бы
Тут мог отыскаться запасный выход,
А тебя успокаивают — мол, тихо, тихо,
Здесь нет укрытий, здесь чисто поле,
Бери эту чашку и выпей, что ли.
За тех, кто в море, за тех, что сплыли,
За то, что мы наконец победили,
Твой вклад бесценен, твой мир заслужен.
Живи спокойно, ты больше не нужен.
Кому война, кому — мать родная,
Но свет был реален, я это знаю.
Тот самый, который тьма не объяла.
Он был видней там, где света мало.
Теперь он вокруг, да не дотянуться.
Ошибка выжившего — вернуться
Туда, где он выжил. Пойти проверить,
Какая там метка на прежней двери,
Найти на месте двери капличку
И мемориальную табличку
Вроде могильной: фамилии, даты.
Законы Божьи дороже злата —
К примеру, Всемирного тяготенья.
Все тяготеет к истоку движенья.
И ты в том числе, начиная с начала
(Чья там рука колыбель качала,
Ритм задавая тому метроному,
Что бьется в груди по дороге к дому?)
Был бы жилец, а уж дом найдется.
Место, в котором к месту придется
Все, что хотели и не смогли мы…
Шинель не бери, там теплые зимы.
01.10.18
А потом однажды ты станешь стареньким,
Старость прорастет из тебя, как дерево,
А я буду так же тебя любить.
Хорошо быть тихим, кротким и маленьким,
Нечего терять — ничего не потеряно,
Нечего копить, ничего не забыть.
Помнишь, мы росли, а мир уменьшался,
Лес сжимался в парк, потолок приближался,
А тогда, как время покатится вспять,
Будем уменьшаться, а мир — вырастать.
Можно ж без трагедий, чтоб тихие пажити,
Время долгих дней, вечеров без горечи,
И не страшно ночью, а просто темно.
Поглядим, какими наутро окажемся,
Здраво рассудив, что такие сокровища
Дали, да отнимут? Исключено.