- А вы знаете, что НА?
А вы знаете, что НЕ?
А вы знаете, что БЕ?
Что на небе
Вместо солнца
Скоро будет колесо?
Не тарелка для ударных,
Не лепешка для клошарни,
А истории большое —
Пребольшое колесо!
Всех оно нас переставит,
Всех Фортуне предоставит,
Ни один не убежит!
Потому что надлежит!
Надо всеми: надо мною,
Над тобою — над-лежит!
— Ну! Ну! Ну! Ну!
Врешь! Врешь! Врешь! Врешь!
Ну, тарелка,
Ну, лепешка,
Ну еще туда-сюда,
А уж колесо Фортуны —
Это просто ерунда!
Нам без солнышка обидно,
В поле зёрнышка не видно,
Нам не хочется кататься,
Не хотим колесоваться
Катерининым путем!
Не хотим и не пойдем!
Как поднимешь ты глаза на небеса,
Ничего не видно, кроме колеса.
Как опустишь ты глаза да на порог,
Тени спиц тихонько крутятся у ног.
Спицы звякают на всяки голоса,
Спится всякому при свете колеса.
Скоро солнышко вернется,
Кто-то с солнышком проснется,
А тебе уже не надо, видит Бог.
3-я мировая
Безголовый
Без головы намного легче,
Оторвалась — и Бог бы с ней.
Еще бывает, время лечит,
Без головы и поверней.
Ну целоваться, скажем, трудно,
Но мы научимся, ей-ей.
А болей нет, и это чудно,
И нет ни глазок, ни кровей.
И ноги есть, на них вернуться
Не сможет только идиот.
Куда проснуться? Да проснуться —
Немедля черт и приберет.
Мы очень люди, будто люди —
Чего-то милое везде.
Нет, лучше так. Там видно будет.
Глаза растут на животе.
И тоже видят, честно видят.
Своих глядишь и не обидят.
Пройди четырнадцать шагов.
Добыл что смог — и был таков.
О лунных морях
Апостол Иуда сидит на луне.
Апостол Иуда печален вполне.
О ком он грустит, о тебе, обо мне?
Темно там, на той стороне.
Там есть преогромное море Мечты.
Мечтаем там плавать и я же, и ты.
Забвения Озеро тоже там есть,
Для вас и для нас, ваша честь.
Мы все ведь хорошие, если в гробу.
Достаточно злили мамашу-судьбу.
Достаточно пили ее молоко.
Теперь бы уплыть далеко.
Апостол Иуда, избавь от кровей.
Апостольской Церкви опора своей.
Ты тихий и грустный, ты очень устал.
Радеть же о нас не престал.
То войны, то снова же войны, то рак,
С войною понятней, хотя бы есть враг,
А что изнутри докопалось до нас —
Бог выдаст, свинья же предаст.
Апостол Иуда нас всех подберет.
Апостол Иуда привык в свой черед,
Что озеро верности не уберешь,
И озеро вечности тож.
В озерах его только лунная пыль,
Но плавать там можно, и лунный ковыль
Колеблется тихо, и колокол бьёт,
На лунную мессу зовёт.
Внизу мы друг друга за что-то убьем.
Давай лучше сядем у моря вдвоем.
Не надо, здесь славно, смотри, мой Орфей.
Ты скоро привыкнешь, ей-ей.
Когда убивают, я вижу и жду.
И не уговаривай, я не пойду.
Немножечко холодно, что же, пусть так.
Зато не война и не рак.
Три карты
Туз пик у меня в рукаве,
Час пик у меня в голове,
Пожелай мне не остаться в этой Москве,
Пожелай мне…
Уже близится полночь, а Германа нет.
Наверно, Герман получает военный билет.
Раздавайте же карты, обойдемся и так,
Как всё давно обходилось…
Но если б Герман зашел, я бы может и рад
Поговорить про наш давний крестовый парад,
И в чем правда, брат, и где лучший расклад,
И что ещё накопилось.
Птенчик сыч пробивает яйцо изнутри,
Он пока что слепой, но сказали — смотри,
И он намерен отверзнуть очи в свой час
И следить за сюжетом.
И скрепы вечные, тройка, семерка, туз,
Святая Тройка, Семерка таинств и Туз,
Зачем ты мчишься, Тройка, да всё мимо нас?
Уж не затем ли, чтоб разрушить наш глупый союз?
Но довольно об этом.
Паралитургическое размышление
Господи, а может,
Может, и не надо воедино собирать нас,
Как сей хлеб преломленный,
По горам рассеянный,
Может, раньше он был счастливее?
Может, мы так долго
Друг от друга расползались
По горам и пажитям,
Чтоб побыть в покое?
Там никто не мучает,
Потому что некому.
Может, мы друг друга
Слишком утомили,
Может, нам спокойнее
Парочками, тройками
Или в одиночку
Наблюдать восход великого
Солнца Твоей правды?
Иногда свободнее
Там, где не толкают.
Ты такой общественный,
А и Сам не брезговал
Всех послать подалее и посидеть в пустыне.
Даже в Гефсиманию,
Словно сыч в сычарню,
Взял всего-то троечку,
А от прочих сбег.
В тот дискретный отпуск,
В паломничество по via posthumia
Сам и научил же
Вовремя уходить налегке.
Poste restante
Фрау Мюллер,
фрау Мюллер,
Поговорите со мной о войне.
Фрау Мюллер,
фрау Мюллер,
Поговорите со мной о стране.
Мы же ведь с вами
очень дружили,
Было отрадно и мне, и вам.
Мы в паломни-
-чество ходили
К трем нашим Кёльнским
Суперволхвам.
Мы делились
И хлебом и зрели-
Щами, надеждами и ваще.
Наши груши-яблоки
Рядом зрели,
И созревали поди не вотще.
Вы были фройляйн
Тогда, а не фрау,
Но всегда хотели детей и семью.
Я же был просто
Менш а не остров,
Буковку тау
Я помнил свою.
Фрау Мюллер,
Вам нравится фюрер?
Или только мужу, а вам наплевать?
Нынче для семьи-то
Дороги открыты
В разный парадиз,
Если быть-не бывать.
Или неужели
И в самом деле
Вовсе погорели качели у нас?
Все наши качели
Совсем погорели,
Только все качаются, вас ист дас.
Что там со страною?
Что там с войною?
Фрау моя Мюллер, кто вы теперь?
Вы ещё всё та же?
Без ложи и без лажи,
Без небоевых и побочных потерь?
Кто-то будет маяться,
Кто-то будет каяться,
Кто-то будет землю сжимать в горсти…
Всё ведь хорошо,
что хорошо качается,
Только укачало меня, прости.
Дети — это важно,
Война — это страшно,
Всё я понимаю, как не понять.
Но вы же правда помните
Годик вчерашний,
Где никто и рук не искал умывать?
Вы к стране припали,
О фрау о Мюллер,
Мне же не понять про страну-города.
Я живу где дали,
Я Равич и шулер,
Но ведь не обманывал вас никогда.
Вдруг вы да прочтёте,
В благой да субботе
Идя на навечерие во Кёльнский во храм.
Раньше чем умрёте
За то, чем не живёте,
Просто заодно, потому что вы там.
Я и не хочу вас
Воистину тревожить,
Каждый откопал
Свой закопанный талант.
Я же вас любил.
И любовь еще быть может.
Но я вас опасаюсь. Простите.
(Пост-рестант).
Сеявшие ветер
Сеявшие ветер пожинают бурю —
Кабы пожинали, пожинали, мой сынок.
Сеявшие ветер жать-то непривычны,
Кабы они жали, сами жали, мой сынок…
Сеявшие ветер жать-то непривычны,
Нам с тобою жати, нам с тобою, мой сынок.
Мы для них по жизни что-нибудь да пожинали,
Жать нам ныне бурю, жать нам бурю, мой сынок.
Сеятели ветра жать-то не умеют
Или не желают, не желают, мой сынок.
Кто ж того желает? Мы-то не желаем,
Жатва эта красная, плохая, мой сынок.
Сеятели ветра сеют-сеют ветер
Вот уже и ветер, скоро в бурю перейдет.
Вот уже и ветер сносит наши крыши
Далеко и выше, нам с тобою в свой черед.
Сеятели ветра, кабы вы подохли,
Сами б мы посеяли чего-то да в песок.
Колосочки жатвы, кабы вы иссохли,
Мы бы посадили там съедобное, сынок.
Уходи полями, утекай ручьями,
Ты же им не жатва, ты не жатва, мой сынок.
Ты же им не семя, и не им ты семя,
Но мое ты семя, как и я — чертополох.
Медонос целебный, в гербарии — волшебный,
Сеятелям ветра ты расти да поперёк.
Классификация людей
Люди делятся на тех, мой возлюбленный брат,
У кого болят ноги — и у кого не болят.
Но об этом догадываешься, ага,
Только в день, как у тебя заболеет нога.
И тогда выясняется, что мир не для тех,
Кто позволил себе недопустимый сей грех —
Заболеть ногой.
И теперь ты изгой.
Ни в автобус влезть, ни на травку присесть,
Но однажды нога пройдет. И это благая весть.
Ну а если и не пройдёт, все прейдем в свой черед,
Как сказал нам Соломон, и это пройдет.
Люди делятся на тех — все это помнить должны —
У кого в стране война и у кого нет войны.
(У кого болит спина или вовсе нет спины,
Потому что они русалки и живут по фазам луны.
Впрочем, это отступление, вернемся к теме войны).
В связи с войной выясняется, что покой не для тех,
Кто позволил себе недопустимый сей грех —
Угодить на войну.
И теперь ты в плену —
Ни смотреть свои сны, ни просто тихо поесть.
Но однажды война пройдет. И это благая весть.
Ну а если не пройдет, а по нам пройдет,
Как сказал Соломон, все прейдем в свой черед.
Люди делятся на тех, кто спит по ночам
И не спит по ночам, и взывает к врачам,
А врачи как прилетели — так и снова улетят,
Оставляя нас себе, мой возлюбленный брат.
В связи с этим выясняется, что сны не для тех,
Кто позволил себе недопустимый сей грех —
Не спать по ночам.
Я познал это сам,
Но, спасибо Соломону, я покамест не там.
Ну а если снова сон на клочки раздерет,
Верю, дядька Соломон, и это тоже пройдет.
Люди делятся на тех, кто умеет любить
И не умеет любить, покуда быть-иль-не быть.
Люди делятся на тех, кто умеет дружить
И не умеет дружить,
Но главное — все делятся по факту, ептыть,
На тех, кто хочет умереть — и кто хочет жить.
Иногда они делятся на таковых,
Мой возлюбленный брат, даже в себе самих.
Смертебежное — смертестремительное естество.
Как сказал (этот старый дурак)
(Да таков же как всяк)
Этот древний мудрец Соломон, это не повод
Ни для чего.
Мой возлюбленный брат,
Но однако ж я рад,
Что ты есть для меня,
А я есть для тебя,
И мы есть — до поры — для Него.
Банальность зла
Папа читает детям в ночи про Гензеля и про Гретель.
Папа хороший товарищ и муж и вовлечённый родитель.
Папа построил хороший дом, на все вопросы ответил,
Вы не ходите в опасный лес, вы просто в лес не ходите.
Хлеба и так довольно у вас, малышик мой и малышка,
Там за стеною опасный лес, ведьминский лес восточный.
Там за стеною вашего сада торчит небольшая вышка,
И иногда над ней черный дым, но он не опасный точно.
Не получилось в семинаристах у юного Руди Хёсса.
Что же теперь, семья — это всё, и мы будем строить домик.
Где-то в какой-то странной игре завалили большого босса.
Где-то завалят и нас с тобой, но в саду ещё новый гномик.
После работы мыть сапоги, и крови считай не видел.
Папа военный, папа такой, каких всегда не хватает.
Он по логистике специалист, и мухи поди не обидел.
Муху — зачем ее обижать? Пускай себе и летает.
Под ноги смотреть
Маленькая хрупкая улиточка,
Для себя самой весьма огромная,
У нее глаза на длинных веточках,
У нее чувствительные усики,
Очень она личность-то чувствительна.
Чувствует и щупает и думает,
Думает что дождик — это здорово,
Молится улиточному божику,
Маленькому тоже как улиточка:
Миленький улиточный мой боженька,
Помоги мне перейти дороженьку.
Великаны в нашем мире страшные,
Великаны ходят очень страшные,
Непонятно для чего но ходят же.
Надо прятать и глаза и усики,
Если ты в ракушке, ты и в домике.
Может и не тронет, и минуется.
Там в ракушке все мы под защитою
Малого улиточного божика.
Говорят, он друг Большого, Общего.
Говорят, он все Ему поведает,
Спросит в срок за каждую улиточку,
Великаном просто так раздавленную.
И улитки в вертограде Божием
Будут вечно ползать как под дождиком,
Только лучше чем под просто дождиком,
Под каким-то самым Божьим дождиком,
Только в очень-очень крепких домиках,
От всего на свете защищающих,
И не убирать глаза на веточках,
Чтобы видеть всякое красивое.
Великаны ничего-то личного,
Просто наступают на улиточку.
Просто ибо не смотрели под ноги.
Мало ль кто там под ногами ползает.
Просто великанские дела у них,
Топают своей геополитикой.
А улитки, между прочим, нежные,
Нет у них ни пола и ни гендера,
Но они зато, когда влюбляются,
Очень-очень нежно обнимаются.
Великаны, вы об этом знаете?
Что улитки тоже обнимаются.
Хрусть — и домик просто так сломается.
Ты прости-прощай, сестра улиточка,
Или может быть браток улиточка,
Или без любви еще не знающий,
Брат или сестра теперь улиточка.
Даже брат Франциск, спеша к капитулу,
Наступил однажды на улиточку.
Ничего ведь, право слово, личного.
Просто у меня геополитика.