3-я мировая

Пилад умывает руки

В водах Мрачного Понта

И говорит Оресту:

Всё-то мне, братец, обрыдло.

Эриний ты сам накликал,

Сам с ними и разбирайся.

 

Можно, я просто в жертвы,

А ты и мучайся дальше?

Орест говорит Пиладу

Под их семейным арестом,

Под стражей сестры-золовки

Про их семейное дело:

Ты лучше бы выжил, братец.

 

Избавишься от Эриний,

Избавившись от Ореста.

А может, можно иначе?

А может, any life matters?

Сдадим сердца плотяные

На откуп богам жестоким

И каменные заслужим.

 

Два тихих спокойных камня

По пояс в лазурном Понте

Как вечный привет из Крыма,

А кто о нас разобьётся,

Тому и не мы виною,

Тому не наша забота.

 

Anyway, friends forever.

Иван, не помнящий ничего,

И даже не точно, что он Иван —

Нашел по пути случайное имя,

А почему бы и не Иван.

 

Ведь как-то им надобно звать тебя,

А метрика с домом сгорела что ли —

Иван не помнит. И не грустит —

Грустят лишь те, кто хочет забыть

О дохлом счастье, о древней боли.

Иван Безродный, большой поэт,

 

Идёт по свету дорогой в Лету,

На стенках пишет — «здесь был Иван»,

А нынче, как видно, его тут нету,

Но это неважно, Иванов много,

Какой-то другой продолжит дорогу,

Какой-то закончит: я/мы Иван.

 

Откуда? Оттуда, что за спиной,

Но нету глаз у него на затылке,

Он помнит костры, фонари, коптилки,

Но то могло быть и с тобой и мной.

Куда он? Туда, где ничто не забылось,

Но где имена никому не сдалися:

Такое уж время о нас оступилось,

Немного нервное, да, Алиса.

 

Напишут в метрике: имя — прочерк,

Народность — прочерк, на запись — к Богу.

Не навредил, проходя меж прочих,

По нашим меркам и это много.

Иван Бездомный бредёт по свету,

Себя и других вовек не неволя,

Всё ищет дома, а дома нету,

Но есть, говорили, покой и воля.

Время явление странное, поскольку оно не явление:

Это потоки лавирования, не вылавировать постыдно.

Но в результате лавирований в воде своего поколения

Как прежде один на пристани, и в тумане мало что видно.

 

Явление — то, что является. А это существование.

Мерси, Даниил Иванович, за страшненькое сострадание.

Что-то и вам ведь нравилось по-над этой водой текучею.

Где вы сейчас обретаетесь, там вас уже точно не мучают.

 

Видно огни туманные, слышны гудки корабельные,

Всякий пошел по курсу, до свиданья, спасибо за рыбу.

Странствия наши вечные, беспределы наши предельные,

Мы бы такое могли бы, но море не знает слова «могли бы».

 

Главный дар после заводи с кувшинками в горьком затоне —

Я не один на пристани, не крысой, застрявшей в доке.

Я крыса, ушедшая вовремя с судна что точно потонет,

Вслед за речами Высокого: да много их было, высоких.

 

Время всегда растекается, стремится заполнить полости,

Море учит безвременью, молчанию учат рыбы.

— Кто я для тебя? — Воспоминание моей молодости.

Но среди прочих хорошее. И на том большое спасибо.

До надобной станции малость домучиться,

А там и жасмин, и соловушка.

Все в жизни наладится, как-то получится,

Пройдут и война, и головушка.

 

Общественный транспорт — кишки мегаполиса —

Зияет на бойню призывами.

На славную бойню, за босса и троицу,

И не о чем, не о чем тут беспокоиться,

Ты девочка с дачными сливами.

Однажды всё как-то обратно устроится,

Пока же ты девочка, живы мы.

 

Они иногда, говорят, возвращаются.

Рутина, машина, не ада дно.

К любимым и к детям, ко всем возвращаются,

Такие дела, говорят, не прощаются —

Поскольку прощенье не надобно.

Сочления поезда в такт сокращаются —

Не надо б, но… Я бы, но… Рада б, но…

 

Они для тебя, говорят, не опасные,

Они как все люди, местами ужасные,

Местами нормальные, хлебно-колбасные,

Не чужды им ёлка и пончики,

Иронии судеб и девы бессчастные

С Москвой, что не верила в слёзы…

Легко ль тебе, девица, легко ль тебе, красная,

В убийцами полном вагончике?

Тепло ль тебе, девица, тепло ль тебе, красная,

Ответь генералу Морозу.