3-я мировая

— Чижик-пыжик, чем ты жил

Восемь лет?

— Я чижат своих водил

На балет,

Их пацифики учил

Рисовать,

Книжки добрые любить

И воспитанными быть,

То есть зернышек чужих

Не клевать.

 

В общем был как все на свете чижи,

То по правде выводил, то по лжи,

Свои песенки певал

И ни с кем не воевал,

Лишь немного уставал

Горевать.

 

— Так чего ж ты, глупый чиж,

Нынче плачешь и молчишь?

— Та не маю, твою мышь,

Что сказать.

Где ты был, Адам, где ты был, твою мать, Адам?

Как ты смел позволить себе опять оказаться там?

Или ты не видел, не слышал, не осязал?

Или ты не любил и из ниточек не вязал

Колыбель для кошки, не ведал зло и добро,

Не врастал в облегчённое плотью и духом своё ребро,

Разве ты не хотел с рождения, твою мать,

Всё вокруг осязать, имена рождать-раздавать?..

 

Впрочем, матери у тебя и не было никогда.

Уходи отсюда, вовек не входи сюда.

Возвращайся скорее во прах. Оставь сыновьям…

Впрочем, не оставляй, только не сыновьям, Адам.

 

«Да чего же Вы, Отче, пристали-то так ко мне!

Где я был — известно: в окопах же. На войне».

А зачем у меня болит это глупое сердце

А затем что оно у меня есть

А зачем мне так больно больно больно

А затем что я еще точно жив

 

У меня очень маленькая молитва

Потому что я не великий праведник

Да и молитвы великих праведников

В определённые моменты очень малого стоят

Моя маленькая молитва не остановит войну

Она точно не воскресит убитых

Но она все же может чуточку-чуточку

Самую маленькую чуточку

Продвинуть в очереди на границе

Машину тех кто бежит от дракона

Автобус тех кто срочно выезжает

Тех кто с собачкой в переноске застрял на КПП

 

Моя молитва — молитва убегающего

Привыкшего бежать от тех кто убивает

Или хотя бы грозит убить важную часть меня

Я не боец, но я профессиональный беглец

Привычный бежать оттуда где делают больно

Многое знающий о свободе и несвободе

 

А тех кто выбрал остаться там где больно

Или не выбрал, а просто остался там где делают больно

Я могу зажмурившись поручить святому Франклу

Святому Корчаку, святому Гаазу

Святому графу Онфруа, святому Сент-Эксу

Святому Бёллю, который стал святым

Когда завещал всем плюнуть на его памятник,

Потому что «Генри не герой. Вообще не герой».

Их молитвы намного сильнее моей.

 

Настанет лето, мне перестанет быть больно

Или хотя бы станет поменьше больно

Кончится война, мне перестанет быть больно

Или хотя бы станет поменьше больно

Христос воскреснет, мне перестанет быть больно

Или хотя бы станет поменьше больно

Но пока, раз уж мне так больно больно больно

Пусть эта боль станет хотя бы молитвой

За тех, кто сейчас застрял на польской границе.

Можете вы представить, что ваш дорогой сын,

Который еще недавно смотрел «Ну, погоди»,

Который вместо каши выклянчивал мандарин,

Который вас на прощание притискивал к груди,

 

Можете вы представить, что ваш дорогой брат,

С которым вы резались в шахматы и в лото,

Что ваш троюродный дядька — вам читавший «Вишневый сад»,

Что ваш дурак-одноклассник, что ваш знакомый никто —

Внезапно подастся в герои пьесы «Вишневый ад»?

 

Что этот ваш кое-кто — изнасилует и сожжет,

Выстрелит деду в затылок, пропорет ребёнку живот —

Когда же и как он успел превратиться вот в это вот

И нынче в Безьере, Гернике и Буче живое жрёт?

 

И думаете, он этого черта назад изблюет изо рта,

И сможет партию в шахматы, а потом погладить кота?

 

Кому бы простить, что вовек не прощается,

И как бы смочь угадать,

В какой же момент оно превращается

И как нам с тобой успеть

Бежать

Или бить

Или умереть,

Чтобы этого не застать.

 

И которые с той стороны,

С той стороны войны

Прут на нашу на сторонУ —

Они нам разнесут Луну.

 

На той стороне луны,

Говорят, луняне черны,

Не такие они, как мы,

Рождённые среди тьмы,

И про их гореса-голоса

Не ведают небеса,

Потому что туда сто лет

Не попадает свет.

 

Сидели бы лучше они

И дальше в своей тени,

А то убывает Луна,

Нам самим-то стала тесна…

 

…А на небе парад планет,

Но другой Луны в небе нет,

И летит, и плачет Луна,

И всё убывает она.

Не вылазь. Не слейся. Не говори.

Ничего не пиши в экран.

Дорогие, милые волхвоцари,

Вы пришли из далёких стран.

 

Вы не знаете, как оно тут у нас,

Не росли средь этих камней.

Поклонение — дело, но не сейчас,

А сейчас тишина важней.

 

На толпу Ион тут хватит китов,

За китами родина вся.

Вам не надо спрашивать у ментов,

Где чудесный Царь родился.

 

Вы Его подставите. И семью.

И до кучи — толпу мальцов.

Заберите обратно звезду свою,

Уходите, в конце концов!

 

Он родился тихонько. Он будет жив,

Не палите Его, молю.

Ладан-деньги давайте, смирну в прилив,

Слава Ироду-королю.

Ведь только что купили печь

Микроволновую…

Почти что новую!

Куда ж нам плыть, куда ж нам бечь?

Ведь мы же клёвые,

 

Ведь мы обычный годный люд,

Безвредный, тихий.

Нас парил только Абсолют,

А также книги,

А также чем платить за свет,

Детсад на марше,

И как бы выкроить обед —

И фрикаделек, и котлет

Из пачки фарша.

 

Была проблема, что не сплю

Три пятых ночи.

Была проблема, что люблю,

А он не очень.

К чертям такую благодать

Про смену темы:

Все это были, вашу мать,

И не проблемы!

 

Не первый раз такая хтонь,

Что рады черти:

Вкруг нашей Трои ходит конь,

Набитый смертью.

Читаешь список кораблей —

Нет ничего его старей,

А также гаже.

Матросов не вернуть назад,

И не прощу, и не простят,

И я — себя же…

Кто ищет пафос этих дней

В подобной лаже,

Кто из правит из дерьма елей,

Одной монетки в пять рублей

Не стоит даже,

 

Но он ведь тоже человек,

Помилуй Боже.

Ты вывозил который век,

И здесь поможешь?

 

Из банки сайры и галет

Управим брашно,

Люблю тебя, мой светлый свет,

С тобой не страшно.

Неважно это? Ну уж нет.

Лишь это важно.

О бойся бармаглота сын сидящего в кремле

Всяк не дождавшийся седин ему как крем-брюле

Сожрет и сыто отрыгнет и скажет дайте два

Кого как звали — не гребет, мы все ему — трава.

 

Бывали хуже времена но не было коней

Да и сейчас их ни хрена ни в схватке ни над ней

А вот когда б вскочить в седло — и прочь отсюда вскачь

Туда где сытое мурло не пьёт как воду плач.

Но веришь, кони в мире есть, осталась пара штук,

И каждый нам благая весть, и брат и лучший друг

 

Как все же тягостно сойти с ума не целиком

Пытаться фенечки плести, ходить за молоком

Сводить концы, держать края и видеть что в окне

Трансвааль Трансвааль страна моя ты вся горишь в огне

Трансвааль Трансвааль страна моя не будет мне другой

Но я готов и без страны и в пламя ни ногой

Потом напишут что не там Германия была

А где была — не знаю сам: как Нуменор сплыла.

Я не хочу тебя в огонь — смотри-ка, крошка Ганс,

По небу скачет белый конь, он наш последний шанс.

Младенцы Вифлеемские, скажите мне, народ,

Вам было легче от того, что Ирод не пройдёт?

Когда от тёплых матерей пускали вас в расход,

Вам стало легче от вестей, что есть другой комплот,

Что вы не просто плоти пясть, что вы оплот и щит,

И что Спасителю не пасть, поскольку Он укрыт

Стеною ваших малых тел, отдЕлен рвом кровей,

И среди сонма малых дел нет вашего правей?

 

А ты, младенец, мог бы стать художником, скажи,

А ты бы мытарем — плевать, работка не по лжи,

Найти хорошую жену и подрезать лозу,

И петь ночами на луну, и выпасать козу,

А если сложится когда (наверное, потом),

Ты мог бы бросить невода и топать за Христом.

 

А ты, младенец, мог бы стать, к примеру, ситарист,

И вифлеемский рок играть, а может, модный твист,

И все девчонки бы гурьбой бежали на успех,

А ты бы был самим собой и целовал не всех —

А только тех, кого хотел, автографы даря.

Но дела нет до этих дел у вашего царя.

 

И не расскажешь ты вовек под смертною луной,

Что он же просто человек, и человек дрянной,

И отчего имел он власть твою обрезать нить,

Когда он просто плоти пясть — уже не объяснить.

 

Кто вспоен чёрным молоком, тому возврата нет.

Сейчас стеснительный солдат кому-то гасит свет.

Он после скажет: был приказ, а я и не хотел.

Я честно не был против вас, я просто не у дел,

Я шел-дурак-куда-пошлют, ну хоть и в Вифлеем,

Не знаю, что я делал тут, не знаю и зачем

 

Вот, Маргарита, прядь твоя, пшеничная волна,

Вот, Суламита, прядь твоя, прохладна и темна,

Что пряди ваших сыновей? Светлы-темны ли в мать?

Как много надобно кровей, чтоб истину понять?

И эти пряди здесь-сейчас навеки перевив,

Я умоляю всех из вас —

Останься, милый, жив,

Я воспеваю тех из вас,

Кто завтра

Будет

Жив.

Пишет письмо: здравствуй, дяденька Путин.

Ты взаправду хочешь нас всех убить?

Но зачем? Чтобы что? Чтобы сел на престол

Какой-нибудь твой чёрный полковник в усах,

Чтобы папа мой вынул из сарая ружьё,

Чтобы мама брусчаткой запаслась, керосином,

Чтобы старая бабушка взяла старые вилы,

Чтобы полковника тоже убили?

 

Его же никто тут ни за что не полюбит,

А у тебя нет столько солдатиков, чтоб они всё шагали, шагали,

Ни о чем не спрашивая, стреляли из стрелялок,

Убивали и мёрли, убивали и мёрли еще лет десять…

Они, конечно, сволочи, но могли бы быть люди.

Неужели ты просто любишь, когда убивают?

Может, проще будет самому застрелиться,

Если уж тебе так нравится смерть?

 

Ответь, дяденька Путин: ты взаправду чудовище —

И таких вас там много, и все с тобою согласные,

Или я просто чего-то не понимаю по юности,

И все это сон, и мы скоро проснемся,

И дом мой на месте, и подружка моя из Питера,

Как обещала, приедет в гости в июне?

 

И пресс-секретарь, прочитавши письмо,

Которого, разумеется, адресат не увидит,

Садится и пишет в ответ: не грусти,

Дорогая Ксюша, когда все ваши сдадутся,

Когда город и дом твой рассыплются прахом,

Когда все перемрут, станет много светлее,

И мы пригласим тебя приехать в Москву,

Мы скатаемся в парк культуры и отдыха,

Ты увидишь, что мы тут совсем не чудовища,

У нас очень много культуры и отдыха,

И женских прокладок, и памперсов даже,

И вкусных бутербродов, не чета макдаку,

И запчастей самолетных, и сотовых телефонов,

И вовсе не страшно. Вообще не страшно.

 

А потом он кусает авторучку за хвост

И приписывает: прости. Это все неправда.

На самом деле у нас тут правда чудовище.

Но мы не понимаем, что с этим делать.

Когда оно вами подавится, примется за нас.

Передай своим маме, бабушке, папе —

Не сдавайтесь. Все равно ни за что не сдавайтесь.

 

И с улыбкой спокойной запечатывает письмо,

Ставит штамп канцелярии президента

И кидает конверт в ящик для супербыстрой почты,

И с чистой совестью идёт стреляться:

Хоть что-то успел.