Стихи

Порой мы все бываем одни,
Даже когда вдвоём.
И тропы мира тонут в тени,
И в глубине мерцают огни
В старом пруду твоём
 
И говорят — Ивонн не с тобой,
Но ты все равно люби,
Как можешь люби любовью любой,
Поскольку сердце, дающее сбой,
Дороже, чем целое,
Слезою камень сердца дроби,
Живым его делая.
 
Подумать только, Ален-Фурнье
Из департамента Шер,
Как мало мира на этой земле
И как он мерило мер
И выдаётся не по заслугам
Даже в смертной тени —
Порой мы все бываем друг с другом,
Даже когда одни.
 
И люди друг другу не только боль,
А всё же какой-то свет,
Хотя и в том, что станет с тобой,
Ни правды ни смысла нет,
Но мы их найдём и спросим «зачем»
Где раньше было «за что».
И Бог ответит каждому-всем,
Что это прекрасное не насовсем
Просыпано-пролито,
Потеряно-прожито —
 
И вдруг да мы не мука, а семя,
Задел на новую рожь?
 
А ты станешь классиком в двадцать семь,
Поскольку в них и умрёшь.
Raimbaldo, Стихи

Всякой твари, известно, по паре,
А удачливым — две или пять.
Просыпайся в привычном угаре,
Сонно щупай пустую кровать —
Шелкопряд, как известно, непарный,
А какие умеет шелка!
Ты сумеешь не хуже,
Ты ведь Господу нужен
И себе ещё нужен пока.
 
Шелкопряд, как известно, непарный
И таким проживает свой век,
Но сподобился как-то коварно
К дядьке Ною пролезть на ковчег.
И, уверенный в собственном даре
Продавца небольшой красоты,
Он себя сохранил,
Потому что творил,
Так сумеешь, сумеешь и ты.
Hainaut-Constantinople, Raimbaldo, Стихи

Как в позапрошлой жизни мне говорила бабуля:
Хочешь поплакать — поплачь, когда все уснули.
Сон и дорог, и хрупок, разладишь — так не принудишь,
Хочешь поплакать — поплакай, где других не разбудишь.
Раз уж решил поплакать — поплачь обо всем и сразу,
Чтобы не плакать потом еще два или три раза,
Чтобы зараз отплакать: в Лаворе, скажем, войнушка,
А у маленькой Жанны, к примеру, больное ушко,
А где-то во Фландрии голод, и лето не будет хлебным,
А горе само не отплачется, тут наши слёзы потребны.
 
Бабушка дело знала, много откуда бежала,
Мелкую мамку таскала, трудно ее рожала,
Скольких похоронила, скольких не удержала —
Бабушка дело знала. Плакать мне не мешала.
 
То-то и научила.
Я ведь теперь-то рыцарь,
Рыцарю не пристало слезами чуть что залиться,
Рыцарю не пристало, что дозволено человеку…
Но сердце мое привычно выпрыгивает на реку,
Там и в траву ложится, там и собой давится.
 
И вот, обо всем и сразу. Порой мы все безответны,
Порой мы все бесприютны, с небес почти незаметны,
И наши собаки и кони, и сломанная игрушка,
И чьё-то больное ушко, и как нас всех наебали,
И похоронили Умберто, и очень давно не спали,
Война для меня как платье,
Найдите сорок отличий…
Но как же ты все же могла-то оставить меня, Беатриче.
3-я мировая, Стихи

Не вылазь. Не слейся. Не говори.
Ничего не пиши в экран.
Дорогие, милые волхвоцари,
Вы пришли из далёких стран.
 
Вы не знаете, как оно тут у нас,
Не росли средь этих камней.
Поклонение — дело, но не сейчас,
А сейчас тишина важней.
 
На толпу Ион тут хватит китов,
За китами родина вся.
Вам не надо спрашивать у ментов,
Где чудесный Царь родился.
 
Вы Его подставите. И семью.
И до кучи — толпу мальцов.
Заберите обратно звезду свою,
Уходите, в конце концов!
 
Он родился тихонько. Он будет жив,
Не палите Его, молю.
Ладан-деньги давайте, смирну в прилив,
Слава Ироду-королю.
Hainaut-Constantinople, Raimbaldo, Стихи

Когда она сказала — уйди, то это было больней,
Чем все кривые мои пути, чем сотни палок-камней,
Чем под Мессиной проклятый дрот, под Кватро удар копья
И даже чем страшный этот поход,
Великий поход, бесславный поход,
В котором и сгину я,
Но сызмальства крестный науку мне полезную преподал:
Мол, на войне оно как на войне,
Но каждый сам себе на коне
И сам себе генерал.
«Когда послали тебя — ступай, там что-нибудь впереди,
Но только виду не подавай, насвистывая иди,
На нитке болтается — оторви, а то больнее рванет,
И даже от пенделя нелюбви возможно лететь вперёд».
 
Я все запомнил, я не туплю, я с грустью давно знаком,
Да вот треклятое «не люблю» засело в груди древком.
Когда послали тебя — ступай: насвистываешь, идёшь.
Иди, посланник, куда-то в рай,
Древко из раны не вынимай,
А то как дурак помрешь.
 
Ношу я белую грусть мою, как нищий свою нужду,
Однако ж вида не подаю, насвистывая иду:
Мол, все равно, была — не была,
Стащил пару яблочек со стола —
И баста, тому и быть,
В надежде выгрести, ojala,
На тихий голос: «Я соврала.
Ну как тебя не любить».
Стихи

Под грифом «Секретно»
Жил маленький сычик,
Исполненный всяких
Дурацких привычек.
К примеру, имел он
Привычку Глядеть.
И Всё Подмечать,
И Тихонько Гудеть:
«У-хуу! у-гу-го!
Не боюсь я никого!
Всех пугаю я ночами,
Грозно двигаю плечами,
Чтобы все скорей бежали
И меня не обижали:
Я Athene Noctua,
Всем понятно, pourquoi:
Я и мудр, и сычен,
Всех пугать привычен!»
 
Он сыч самый грозный,
Он в перья одет,
Он знает серьёзный
И важный секрет:
Когда вы недужны,
Когда вы контужены,
Когда бременами
По горло загружены,
Когда так и тянет
Ударить с плеча —
Всего-то вам нужно
Погладить сыча.
Заместо и жертвы,
И всесожжения,
В любом непонятном
Вещей положении,
На трезвую голову
И сгоряча —
Погладьте сыча.
Погладьте сыча!
 
Известно пророчищу
Ветхозаветному,
И графу дискретному,
И грифу секретному —
Когда вызывают
По скорой врача,
Когда выбегают,
Крича-клокоча,
Когда не давают
От рая ключа —
Погладьте сыча!
Погладьте сыча.
И будет проход вам
Меж Сциллов и рифов,
И золото грифов,
И золото Сниффов,
И радостей тыща
С расклееньем ласт,
Коль скоро сычище
Погладиться даст.
 
Любому с добавкой
Захочется жить,
Когда кукумявка*
Согласен дружить.
Одна только санкция
Есть у сыча:
Дружить не хотеть,
Отвернуться, бурча.
Все бойтесь сычищу!
И все уважайте!
Пугайтесь его,
А его не пугайте,
И будет вам счастие,
Много-премного,
Прощенье от Бога,
И скатерть-дорога,
И добрые люди,
И пир-магарыч,
Когда с вами будет
Поглаженный сыч.
 
 *сычик (бг)
3-я мировая, Стихи

Мы не могли предположить.
Никто не мог.
Но надо дальше как-то жить,
Помилуй Бог.
 
Ведь только что купили печь
Микроволновую…
Почти что новую!
Куда ж нам плыть, куда ж нам бечь?
Ведь мы же клёвые,
 
Ведь мы обычный годный люд,
Безвредный, тихий.
Нас парил только Абсолют,
А также книги,
А также чем платить за свет,
Детсад на марше,
И как бы выкроить обед —
И фрикаделек, и котлет
Из пачки фарша.
 
Была проблема, что не сплю
Три пятых ночи.
Была проблема, что люблю,
А он не очень.
К чертям такую благодать
Про смену темы:
Все это были, вашу мать,
И не проблемы!
 
Не первый раз такая хтонь,
Что рады черти:
Вкруг нашей Трои ходит конь,
Набитый смертью.
Читаешь список кораблей —
Нет ничего его старей,
А также гаже.
Матросов не вернуть назад,
И не прощу, и не простят,
И я — себя же…
Кто ищет пафос этих дней
В подобной лаже,
Кто из правит из дерьма елей,
Одной монетки в пять рублей
Не стоит даже,
 
Но он ведь тоже человек,
Помилуй Боже.
Ты вывозил который век,
И здесь поможешь?
 
Из банки сайры и галет
Управим брашно,
Люблю тебя, мой светлый свет,
С тобой не страшно.
Неважно это? Ну уж нет.
Лишь это важно.
3-я мировая, Стихи

О бойся бармаглота сын сидящего в кремле
Всяк не дождавшийся седин ему как крем-брюле
Сожрет и сыто отрыгнет и скажет дайте два
Кого как звали — не гребет, мы все ему — трава.
 
Бывали хуже времена но не было коней
Да и сейчас их ни хрена ни в схватке ни над ней
А вот когда б вскочить в седло — и прочь отсюда вскачь
Туда где сытое мурло не пьёт как воду плач.
Но веришь, кони в мире есть, осталась пара штук,
И каждый нам благая весть, и брат и лучший друг
 
Как все же тягостно сойти с ума не целиком
Пытаться фенечки плести, ходить за молоком
Сводить концы, держать края и видеть что в окне
Трансвааль Трансвааль страна моя ты вся горишь в огне
Трансвааль Трансвааль страна моя не будет мне другой
Но я готов и без страны и в пламя ни ногой
Потом напишут что не там Германия была
А где была — не знаю сам: как Нуменор сплыла.
Я не хочу тебя в огонь — смотри-ка, крошка Ганс,
По небу скачет белый конь, он наш последний шанс.
3-я мировая, Стихи

Младенцы Вифлеемские, скажите мне, народ,
Вам было легче от того, что Ирод не пройдёт?
Когда от тёплых матерей пускали вас в расход,
Вам стало легче от вестей, что есть другой комплот,
Что вы не просто плоти пясть, что вы оплот и щит,
И что Спасителю не пасть, поскольку Он укрыт
Стеною ваших малых тел, отдЕлен рвом кровей,
И среди сонма малых дел нет вашего правей?
 
А ты, младенец, мог бы стать художником, скажи,
А ты бы мытарем — плевать, работка не по лжи,
Найти хорошую жену и подрезать лозу,
И петь ночами на луну, и выпасать козу,
А если сложится когда (наверное, потом),
Ты мог бы бросить невода и топать за Христом.
 
А ты, младенец, мог бы стать, к примеру, ситарист,
И вифлеемский рок играть, а может, модный твист,
И все девчонки бы гурьбой бежали на успех,
А ты бы был самим собой и целовал не всех —
А только тех, кого хотел, автографы даря.
Но дела нет до этих дел у вашего царя.
 
И не расскажешь ты вовек под смертною луной,
Что он же просто человек, и человек дрянной,
И отчего имел он власть твою обрезать нить,
Когда он просто плоти пясть — уже не объяснить.
 
Кто вспоен чёрным молоком, тому возврата нет.
Сейчас стеснительный солдат кому-то гасит свет.
Он после скажет: был приказ, а я и не хотел.
Я честно не был против вас, я просто не у дел,
Я шел-дурак-куда-пошлют, ну хоть и в Вифлеем,
Не знаю, что я делал тут, не знаю и зачем
 
Вот, Маргарита, прядь твоя, пшеничная волна,
Вот, Суламита, прядь твоя, прохладна и темна,
Что пряди ваших сыновей? Светлы-темны ли в мать?
Как много надобно кровей, чтоб истину понять?
И эти пряди здесь-сейчас навеки перевив,
Я умоляю всех из вас —
Останься, милый, жив,
Я воспеваю тех из вас,
Кто завтра
Будет
Жив.
Hainaut-Constantinople, ерунда, Стихи

Я души спасенья чаю,
Быстро в церковь прибегаю,
Но священник от меня
Убежал как от огня.
Я за свечку — свечка в печку!
Я скорей за часослов —
Он же шмыг! И был таков.
 
Вдруг из тьмы исповедальни,
В довершенье прочих бед,
Вылезает кто-то сальный,
В рясу ветхую одет.
— Ах ты, гадкий, ах ты, грязный,
Ты без исповеди сколько?
Ты нечистей сатаниста,
Весь в грехах, подумать только:
У тебя и тяга к блуду,
У тебя и гнев повсюду,
У тебя так много лени,
Что дивятся и тюлени,
А тюлени, а тюлени
Всех ленивей из зверей!
Исповедуйся скорей!
 
Всяким утром спозаранку
Исповедуются франки,
Фландрцы, немцы, провансальцы,
И ромеи, твою мать!
Ты один с душою грязной
Прешь во храм, в грехах погрязнув,
И бежит от опоздальца
Вся господня благодать.
 
Я — Великий Исповедник,
Знаменитый Монсиньор,
Перед Господом посредник
И тевтонцев Командор!
 
Надо Таинств приобщаться
По утрам и вечерам,
А презренным
патаренам —
Стыд и срам!
 
Если топну я ногою,
Зычно крикну — грешник тут!,
Сей же миг сюда толпою
Инквизиторы вбегут,
И залают, и завоют,
И ногами заскребут,
И тебе, наш брат презренный,
Почем зря люлей дадут —
Прямо в Сену,
Прямо в Сену
С головою окунут!
А ордалия водой —
Это тяжко, сын ты мой!»
 
Вдруг приходит самый лучший,
Мой любимейший легат.
Говорит: «Сынам заблудшим
Наш Господь особо рад!
Так что, отче, не рычите
И ногами не стучите,
Покаяние примите —
И спасется наш собрат!
 
Покаянье жизнь наладит,
Все грехи его загладит,
Будет снова Жан-Батист
Чист, чист, чист, чист!»
 
Как пустился я скорей в конфесьонал,
Все грехи свои поведал-рассказал.
 
Тут Великий Исповедник,
Знаменитый Монсиньор,
Слова Божья проповедник
И тевтонцев командор
Трижды крикнул «Аллилуйя!»
И, лобзая, говорил:
 
«Вот теперь тебя люблю я,
Вот теперь тебя хвалю я!
Наконец-то ты, строптивец,
Монсиньору угодил!
Надо Таинств приобщаться
По утрам и вечерам,
А презренным
патаренам —
Стыд и срам!
 
Да здравствует таинство чудное,
Да сгинут все помыслы блудные,
И злоречье, и лень,
И уныния тень!
 
Давайте ж молиться, поститься,
На милостыню не скупиться,
Во храме, в дому, на осаде,
В плену и в тюрьме, Бога ради —
В Париже, в Лиможе,
И в Заре, блин, тоже,
В стенах и вне стен —
Господу слава, Amen.