3-я мировая, Стихи

Сеявшие ветер пожинают бурю —
Кабы пожинали, пожинали, мой сынок.
Сеявшие ветер жать-то непривычны,
Кабы они жали, сами жали, мой сынок…
 
Сеявшие ветер жать-то непривычны,
Нам с тобою жати, нам с тобою, мой сынок.
Мы для них по жизни что-нибудь да пожинали,
Жать нам ныне бурю, жать нам бурю, мой сынок.
 
Сеятели ветра жать-то не умеют
Или не желают, не желают, мой сынок.
Кто ж того желает? Мы-то не желаем,
Жатва эта красная, плохая, мой сынок.
 
Сеятели ветра сеют-сеют ветер
Вот уже и ветер, скоро в бурю перейдет.
Вот уже и ветер сносит наши крыши
Далеко и выше, нам с тобою в свой черед.
 
Сеятели ветра, кабы вы подохли,
Сами б мы посеяли чего-то да в песок.
Колосочки жатвы, кабы вы иссохли,
Мы бы посадили там съедобное, сынок.
 
Уходи полями, утекай ручьями,
Ты же им не жатва, ты не жатва, мой сынок.
Ты же им не семя, и не им ты семя,
Но мое ты семя, как и я — чертополох.
Медонос целебный, в гербарии — волшебный,
Сеятелям ветра ты расти да поперёк.
Без рубрики

А какой у вас, милсдарь, родной язык?

Mother language какой у вас?

— Оккупантский, — горько сказал француз.

— Оккупантский, — твердо ответил немец

И выпил яду.

— Оккупантский, — прошептал смиренный еврей.

— Оккупантский, — гордо доложил испанец.

Хорват промолчал, всегда был сдержан.

— Оккупантский, — хмыкнул, куря, португалец.

— Оккупантский, — спокойно признался турок.

— Оккупантский, — признался англичанин, краснея. — И ещё, извините, глобализантский.

Его брат американец вообще зашил себе уши.

А потом они все замолчали навеки.

Поскольку говорить им было неприлично.

Потому что и не о чем тут говорить.

3-я мировая, Стихи

Люди делятся на тех, мой возлюбленный брат,
У кого болят ноги — и у кого не болят.
Но об этом догадываешься, ага,
Только в день, как у тебя заболеет нога.
И тогда выясняется, что мир не для тех,
Кто позволил себе недопустимый сей грех —
Заболеть ногой.
И теперь ты изгой.
Ни в автобус влезть, ни на травку присесть,
Но однажды нога пройдет. И это благая весть.
Ну а если и не пройдёт, все прейдем в свой черед,
Как сказал нам Соломон, и это пройдет.
Люди делятся на тех — все это помнить должны —
У кого в стране война и у кого нет войны.
(У кого болит спина или вовсе нет спины,
Потому что они русалки и живут по фазам луны.
Впрочем, это отступление, вернемся к теме войны).
В связи с войной выясняется, что покой не для тех,
Кто позволил себе недопустимый сей грех —
Угодить на войну.
И теперь ты в плену —
Ни смотреть свои сны, ни просто тихо поесть.
Но однажды война пройдет. И это благая весть.
Ну а если не пройдет, а по нам пройдет,
Как сказал Соломон, все прейдем в свой черед.
Люди делятся на тех, кто спит по ночам
И не спит по ночам, и взывает к врачам,
А врачи как прилетели — так и снова улетят,
Оставляя нас себе, мой возлюбленный брат.
В связи с этим выясняется, что сны не для тех,
Кто позволил себе недопустимый сей грех —
Не спать по ночам.
Я познал это сам,
Но, спасибо Соломону, я покамест не там.
Ну а если снова сон на клочки раздерет,
Верю, дядька Соломон, и это тоже пройдет.
Люди делятся на тех, кто умеет любить
И не умеет любить, покуда быть-иль-не быть.
Люди делятся на тех, кто умеет дружить
И не умеет дружить,
Но главное — все делятся по факту, ептыть,
На тех, кто хочет умереть — и кто хочет жить.
Иногда они делятся на таковых,
Мой возлюбленный брат, даже в себе самих.
Смертебежное — смертестремительное естество.
Как сказал (этот старый дурак)
(Да таков же как всяк)
Этот древний мудрец Соломон, это не повод
Ни для чего.
Мой возлюбленный брат,
Но однако ж я рад,
Что ты есть для меня,
А я есть для тебя,
И мы есть — до поры — для Него.
Стихи

Не выходи из шкафа, не совершай ошибку.
Есть у нас тут водичка, а снаружи темно и зыбко.
В этой дурацкой Нарнии можно ховаться долго-предолго.
Пусть она где-то снаружи течёт, река эта клятая Волга.
 
Пусть она там без нас течет далеко и долго.
Чей-то и труп проплывает, но мы же в стогу иголка.
Долго ищите нас, коли мы живем втихомолку.
Мы ведь в шкафу отсидимся. Из шкафа воды не выжать.
Я тебя так люблю, и это нам повод выжить.
 
Тише ты, тише, Лю́си. Они уже в доме, в доме.
В шкаф поди не заглянут. Ладонь приложи к ладони.
Издалека-долго течет снаружи клятая Волга.
В Нарнии нет у нее притоков. И нет у нас перед нею долга.
Без рубрики

Дорогу осилит идущий
А может и не осилит
А реку осилит плывущий
А может и не по силе
Корову осилит доярка
Корону король осилит
А Равич осилит Ремарка
В парижское чрево вылит
А может и не осилят
Но как-то вместе поплачут.
Когда мы с тобою были
Сильнее, чем наудачу?
Монах обеты осилит
Влюбленный — любовь до гроба
А может и не по силе
Но как-то выживут оба.
На силу найдутся силы,
На слёзы найдется воля…
Попросим сил, чтоб осилить,
А нет — чтоб без долгой боли.
Да я не хочу осиливать,
Я просто хочу дорогу!
Мы этого не просили ведь,
Просили не так и много,
Просить — святая работа,
Блажен, кого не жалеют…
Но все-таки вроде Кто-то
За нас с высоты болеет.
Стихи

Музей моих бывших друзей —
Довольно обширный музей,
Довольно хреновый музей —
Музей моих бывших друзей.
 
Идти бы оттудова прочь,
Но всё же в музейную ночь
Зачем-то туда я хожу
И времечко там провожу.
 
А там экспонаты стоят,
Как чучела дохлых солдат,
От коих Набоков дрожал,
Когда из музея бежал.
 
Вот тут за столом мы втроём.
Вот тут мы вдвоём и смеём.
И это ведь правда, и то,
Что в Портленд не хочет никто.
 
И вроде бы маленький свет,
И хочется снова и нет,
И вроде бы маленький рай,
Но в Портленд нам, Боже, не дай.
 
Давно и неправда он был,
А впрочем, неточно,
Нерезко, непрочно,
А впрочем, я, верно, забыл.
 
Вот статуя «Братья навек».
Картинища «Се, Человек».
В музеях вовек не поймёшь,
Где правда, где кривда, где ложь.
 
Подсветка, бесплатный билет,
И нам сообщает буклет,
Что каждый из бывших друзей
Ведь тоже построил музей.
 
Ну что, посмотрел? Выходи,
Поскольку ещё впереди
Какой-нибудь Портленд и Рим,
Где, может, и договорим.
 
(Для честно не могущих тут
Туда все дороги ведут).
А может, а может,
Пускай не тревожит,
А может, а может, и нет.
Стихи

Одноразовый дружочек
Одноразовых друзей
От одной из важных точек
Тихо топает к другой.
 
Он не то что бы любитель,
Он знаток своих путей —
Одноразовый родитель
Одноразовых детей.
 
У него есть две-три ниши,
У него десяток лиц.
Он бы рад лететь повыше,
Но зачем-то он не птиц.
 
Рвётся всё, поскольку тонко,
Смерть придется заслужить.
Почему нельзя тихонько
Просто как-нибудь пожить?
Одноразовые братцы
Очень просят не скончаться,
Очень просят не тужить.
 
Есть пока еще дорога,
Есть и чайник, и кровать.
Многоразового Бога
Я иду себе искать.
 
У меня в кармане книжка,
Я живой, хотя не слишком,
В чужедальней стороне.
Одноразовой жизнишкой
Дай попользоваться мне.
3-я мировая

Папа читает детям в ночи про Гензеля и про Гретель.
Папа хороший товарищ и муж и вовлечённый родитель.
Папа построил хороший дом, на все вопросы ответил,
Вы не ходите в опасный лес, вы просто в лес не ходите.
 
Хлеба и так довольно у вас, малышик мой и малышка,
Там за стеною опасный лес, ведьминский лес восточный.
Там за стеною вашего сада торчит небольшая вышка,
И иногда над ней черный дым, но он не опасный точно.
 
Не получилось в семинаристах у юного Руди Хёсса.
Что же теперь, семья — это всё, и мы будем строить домик.
Где-то в какой-то странной игре завалили большого босса.
Где-то завалят и нас с тобой, но в саду ещё новый гномик.
 
После работы мыть сапоги, и крови считай не видел.
Папа военный, папа такой, каких всегда не хватает.
Он по логистике специалист, и мухи поди не обидел.
Муху — зачем ее обижать? Пускай себе и летает.
3-я мировая, Стихи

Маленькая хрупкая улиточка,
Для себя самой весьма огромная,
У нее глаза на длинных веточках,
У нее чувствительные усики,
Очень она личность-то чувствительна.
 
Чувствует и щупает и думает,
Думает что дождик — это здорово,
Молится улиточному божику,
Маленькому тоже как улиточка:
Миленький улиточный мой боженька,
Помоги мне перейти дороженьку.
 
Великаны в нашем мире страшные,
Великаны ходят очень страшные,
Непонятно для чего но ходят же.
Надо прятать и глаза и усики,
Если ты в ракушке, ты и в домике.
Может и не тронет, и минуется.
Там в ракушке все мы под защитою
Малого улиточного божика.
 
Говорят, он друг Большого, Общего.
Говорят, он все Ему поведает,
Спросит в срок за каждую улиточку,
Великаном просто так раздавленную.
И улитки в вертограде Божием
Будут вечно ползать как под дождиком,
Только лучше чем под просто дождиком,
Под каким-то самым Божьим дождиком,
Только в очень-очень крепких домиках,
От всего на свете защищающих,
И не убирать глаза на веточках,
Чтобы видеть всякое красивое.
 
Великаны ничего-то личного,
Просто наступают на улиточку.
Просто ибо не смотрели под ноги.
Мало ль кто там под ногами ползает.
Просто великанские дела у них,
Топают своей геополитикой.
А улитки, между прочим, нежные,
Нет у них ни пола и ни гендера,
Но они зато, когда влюбляются,
Очень-очень нежно обнимаются.
Великаны, вы об этом знаете?
Что улитки тоже обнимаются.
 
Хрусть — и домик просто так сломается.
Ты прости-прощай, сестра улиточка,
Или может быть браток улиточка,
Или без любви еще не знающий,
Брат или сестра теперь улиточка.
Даже брат Франциск, спеша к капитулу,
Наступил однажды на улиточку.
Ничего ведь, право слово, личного.
Просто у меня геополитика.
Стихи

Из собственного прошлого
Вылазит чуть дыша
Нелепая, хорошая,
Усталая душа.
 
При ней мешочек с книжками
Да маленький авось.
Она бегом вприпрыжку бы,
Да лапки не тогось.
 
Куда там дальше велено,
Невечный недожид?
Ползешь ведь как подстреленный,
А времечко бежит.
 
Давай шагами длинными,
Давай уже спешить,
Умрешь ведь с филистимами,
А надо бы пожить.
 
Что на сердце положено,
Печаткою приложено,
За то и удержись.
Наверно, так положено,
Наверно, это жизнь.
 
На выходе из прошлого
Душа моя, не трожь его,
Оно не настоящ.
А гости тут непрошены,
А ключ — в почтовый ящ.