Стихи

3-я мировая, Стихи

Сеявшие ветер пожинают бурю —
Кабы пожинали, пожинали, мой сынок.
Сеявшие ветер жать-то непривычны,
Кабы они жали, сами жали, мой сынок…
 
Сеявшие ветер жать-то непривычны,
Нам с тобою жати, нам с тобою, мой сынок.
Мы для них по жизни что-нибудь да пожинали,
Жать нам ныне бурю, жать нам бурю, мой сынок.
 
Сеятели ветра жать-то не умеют
Или не желают, не желают, мой сынок.
Кто ж того желает? Мы-то не желаем,
Жатва эта красная, плохая, мой сынок.
 
Сеятели ветра сеют-сеют ветер
Вот уже и ветер, скоро в бурю перейдет.
Вот уже и ветер сносит наши крыши
Далеко и выше, нам с тобою в свой черед.
 
Сеятели ветра, кабы вы подохли,
Сами б мы посеяли чего-то да в песок.
Колосочки жатвы, кабы вы иссохли,
Мы бы посадили там съедобное, сынок.
 
Уходи полями, утекай ручьями,
Ты же им не жатва, ты не жатва, мой сынок.
Ты же им не семя, и не им ты семя,
Но мое ты семя, как и я — чертополох.
Медонос целебный, в гербарии — волшебный,
Сеятелям ветра ты расти да поперёк.
3-я мировая, Стихи

Люди делятся на тех, мой возлюбленный брат,
У кого болят ноги — и у кого не болят.
Но об этом догадываешься, ага,
Только в день, как у тебя заболеет нога.
И тогда выясняется, что мир не для тех,
Кто позволил себе недопустимый сей грех —
Заболеть ногой.
И теперь ты изгой.
Ни в автобус влезть, ни на травку присесть,
Но однажды нога пройдет. И это благая весть.
Ну а если и не пройдёт, все прейдем в свой черед,
Как сказал нам Соломон, и это пройдет.
Люди делятся на тех — все это помнить должны —
У кого в стране война и у кого нет войны.
(У кого болит спина или вовсе нет спины,
Потому что они русалки и живут по фазам луны.
Впрочем, это отступление, вернемся к теме войны).
В связи с войной выясняется, что покой не для тех,
Кто позволил себе недопустимый сей грех —
Угодить на войну.
И теперь ты в плену —
Ни смотреть свои сны, ни просто тихо поесть.
Но однажды война пройдет. И это благая весть.
Ну а если не пройдет, а по нам пройдет,
Как сказал Соломон, все прейдем в свой черед.
Люди делятся на тех, кто спит по ночам
И не спит по ночам, и взывает к врачам,
А врачи как прилетели — так и снова улетят,
Оставляя нас себе, мой возлюбленный брат.
В связи с этим выясняется, что сны не для тех,
Кто позволил себе недопустимый сей грех —
Не спать по ночам.
Я познал это сам,
Но, спасибо Соломону, я покамест не там.
Ну а если снова сон на клочки раздерет,
Верю, дядька Соломон, и это тоже пройдет.
Люди делятся на тех, кто умеет любить
И не умеет любить, покуда быть-иль-не быть.
Люди делятся на тех, кто умеет дружить
И не умеет дружить,
Но главное — все делятся по факту, ептыть,
На тех, кто хочет умереть — и кто хочет жить.
Иногда они делятся на таковых,
Мой возлюбленный брат, даже в себе самих.
Смертебежное — смертестремительное естество.
Как сказал (этот старый дурак)
(Да таков же как всяк)
Этот древний мудрец Соломон, это не повод
Ни для чего.
Мой возлюбленный брат,
Но однако ж я рад,
Что ты есть для меня,
А я есть для тебя,
И мы есть — до поры — для Него.
Стихи

Не выходи из шкафа, не совершай ошибку.
Есть у нас тут водичка, а снаружи темно и зыбко.
В этой дурацкой Нарнии можно ховаться долго-предолго.
Пусть она где-то снаружи течёт, река эта клятая Волга.
 
Пусть она там без нас течет далеко и долго.
Чей-то и труп проплывает, но мы же в стогу иголка.
Долго ищите нас, коли мы живем втихомолку.
Мы ведь в шкафу отсидимся. Из шкафа воды не выжать.
Я тебя так люблю, и это нам повод выжить.
 
Тише ты, тише, Лю́си. Они уже в доме, в доме.
В шкаф поди не заглянут. Ладонь приложи к ладони.
Издалека-долго течет снаружи клятая Волга.
В Нарнии нет у нее притоков. И нет у нас перед нею долга.
Стихи

Музей моих бывших друзей —
Довольно обширный музей,
Довольно хреновый музей —
Музей моих бывших друзей.
 
Идти бы оттудова прочь,
Но всё же в музейную ночь
Зачем-то туда я хожу
И времечко там провожу.
 
А там экспонаты стоят,
Как чучела дохлых солдат,
От коих Набоков дрожал,
Когда из музея бежал.
 
Вот тут за столом мы втроём.
Вот тут мы вдвоём и смеём.
И это ведь правда, и то,
Что в Портленд не хочет никто.
 
И вроде бы маленький свет,
И хочется снова и нет,
И вроде бы маленький рай,
Но в Портленд нам, Боже, не дай.
 
Давно и неправда он был,
А впрочем, неточно,
Нерезко, непрочно,
А впрочем, я, верно, забыл.
 
Вот статуя «Братья навек».
Картинища «Се, Человек».
В музеях вовек не поймёшь,
Где правда, где кривда, где ложь.
 
Подсветка, бесплатный билет,
И нам сообщает буклет,
Что каждый из бывших друзей
Ведь тоже построил музей.
 
Ну что, посмотрел? Выходи,
Поскольку ещё впереди
Какой-нибудь Портленд и Рим,
Где, может, и договорим.
 
(Для честно не могущих тут
Туда все дороги ведут).
А может, а может,
Пускай не тревожит,
А может, а может, и нет.
Стихи

Одноразовый дружочек
Одноразовых друзей
От одной из важных точек
Тихо топает к другой.
 
Он не то что бы любитель,
Он знаток своих путей —
Одноразовый родитель
Одноразовых детей.
 
У него есть две-три ниши,
У него десяток лиц.
Он бы рад лететь повыше,
Но зачем-то он не птиц.
 
Рвётся всё, поскольку тонко,
Смерть придется заслужить.
Почему нельзя тихонько
Просто как-нибудь пожить?
Одноразовые братцы
Очень просят не скончаться,
Очень просят не тужить.
 
Есть пока еще дорога,
Есть и чайник, и кровать.
Многоразового Бога
Я иду себе искать.
 
У меня в кармане книжка,
Я живой, хотя не слишком,
В чужедальней стороне.
Одноразовой жизнишкой
Дай попользоваться мне.
3-я мировая, Стихи

Маленькая хрупкая улиточка,
Для себя самой весьма огромная,
У нее глаза на длинных веточках,
У нее чувствительные усики,
Очень она личность-то чувствительна.
 
Чувствует и щупает и думает,
Думает что дождик — это здорово,
Молится улиточному божику,
Маленькому тоже как улиточка:
Миленький улиточный мой боженька,
Помоги мне перейти дороженьку.
 
Великаны в нашем мире страшные,
Великаны ходят очень страшные,
Непонятно для чего но ходят же.
Надо прятать и глаза и усики,
Если ты в ракушке, ты и в домике.
Может и не тронет, и минуется.
Там в ракушке все мы под защитою
Малого улиточного божика.
 
Говорят, он друг Большого, Общего.
Говорят, он все Ему поведает,
Спросит в срок за каждую улиточку,
Великаном просто так раздавленную.
И улитки в вертограде Божием
Будут вечно ползать как под дождиком,
Только лучше чем под просто дождиком,
Под каким-то самым Божьим дождиком,
Только в очень-очень крепких домиках,
От всего на свете защищающих,
И не убирать глаза на веточках,
Чтобы видеть всякое красивое.
 
Великаны ничего-то личного,
Просто наступают на улиточку.
Просто ибо не смотрели под ноги.
Мало ль кто там под ногами ползает.
Просто великанские дела у них,
Топают своей геополитикой.
А улитки, между прочим, нежные,
Нет у них ни пола и ни гендера,
Но они зато, когда влюбляются,
Очень-очень нежно обнимаются.
Великаны, вы об этом знаете?
Что улитки тоже обнимаются.
 
Хрусть — и домик просто так сломается.
Ты прости-прощай, сестра улиточка,
Или может быть браток улиточка,
Или без любви еще не знающий,
Брат или сестра теперь улиточка.
Даже брат Франциск, спеша к капитулу,
Наступил однажды на улиточку.
Ничего ведь, право слово, личного.
Просто у меня геополитика.
Стихи

Из собственного прошлого
Вылазит чуть дыша
Нелепая, хорошая,
Усталая душа.
 
При ней мешочек с книжками
Да маленький авось.
Она бегом вприпрыжку бы,
Да лапки не тогось.
 
Куда там дальше велено,
Невечный недожид?
Ползешь ведь как подстреленный,
А времечко бежит.
 
Давай шагами длинными,
Давай уже спешить,
Умрешь ведь с филистимами,
А надо бы пожить.
 
Что на сердце положено,
Печаткою приложено,
За то и удержись.
Наверно, так положено,
Наверно, это жизнь.
 
На выходе из прошлого
Душа моя, не трожь его,
Оно не настоящ.
А гости тут непрошены,
А ключ — в почтовый ящ.
Стихи

Ты бедняк и я бедняк, шкура виснет на рёбрах,
Не оставят нас добром у хозяев недобрых,
Ничего нет скоротечней человечьего «временно» —
А пойдем-ка мы, бедняга мой, до города Бремена.
 
Это город так уж город, там дома словно храмины,
Там сгодятся наши песни немудреные мамины,
Там все любят веселиться, а мы ль не веселые —
Хоть и сирые, голые.
 
Там колбаски для собак, и им же рульки печёные, ослам же фрухты моченые да злаки толчёные,
Там стоит у-нер-си-тет, значит, люди учёные.
Там все добрые и щедрые, с мошнами набитыми,
Миннезингеры оттуда уходят небитыми,
Даже пьяными, сытыми.
 
Там культура, вашу ж мать, всем без рода — без племени,
Бедовать — не унывать лучше в Бремене, в Бремене.
Всем расскажем и споём свою долю недольную,
Раз такую нам Господь криво выписал вольную.
 
На цепи я отсидел, ты под поклажей намаялся,
Нынче оба не у дел, хоть я молился, ты каялся,
На колени припадал от покаянья усталостью —
Время Бремен повидать да пред конечною старостью.
Показать себя народу — уповая на доколе, на конечность всякой боли да на милость народную…
 
Это мы свободны, что ли? Прикинь, мы — свободные.
Hainaut-Constantinople, Стихи

Порою хочется умереть,
Хотя умирать не хочется.
Заснуть, зажмуриться, замереть,
Не знать, не маяться, не смотреть
И в принципе не морочиться
 
О том, чьи красные башмаки
И светлая прядь на обхват руки,
О том, что еще сохранное:
Теряя, теряй как христианин,
Ты в списке списанных лишь один,
Всего-то просто ещё один,
Бери своё нежеланное.
 
А можно оставить Его в гробу,
Судьбою, судьбе, о судьбе, в судьбу
Уставшего больно биться?
Но кто-то уже вострубил в трубу,
Вставай, довольно лениться.
 
И воленс-ноленс, кесарь ли, смерд,
Сухие кости дают ответ,
Трубою призванные не сметь
Отречься от света-воздуха…
Так жизнь опять побеждает смерть,
Опять не давая роздыха.
3-я мировая, Стихи

Maikäfer, flieg.
Der Vater ist im Krieg.
Die Mutter ist in Pommerland,
Pommerland ist abgebrannt.
Спи, детка, засыпай
И глазки закрывай.
 
Летит майский жук
На север и на юг.
Весточки несёт
Туда, где кто-то ждёт.
 
Спи, детка, засыпай
И глазки закрывай.
 
Лети, майский жук!
И не смотри вокруг.
Папа на войне,
Мама в сожженной стране.
 
Спи, засыпай
И глазки закрывай.
Глазки закрыв,
Авось проснешься жив.
 
Спи, детка, спи,
Силы жить копи.
 
Лети, майский жук,
Забудь про все вокруг.
Лети себе на свет,
Померании больше нет.
 
Спи, детка, засыпай,
Жука не обижай.
Пускай летит домой,
Он тоже ведь живой.
 
Папа на войне,
Мама считай на луне.
Померания сожжена,
Но это не стоит сна.
 
Спи, детка, спи.