Стихи

Honfroy de Toron, Стихи

Над пустыней звезда истекает белейшим огнем на стотысячи лет
И Сент-Экс запрокинув лицо бездыханно берёт и берёт этот свет
Проникающий сквозь наши жизни и всю эту смертную вечную смерть
Потому что ему всё равно проницать эту сферу которая нам неразъемная твердь
 
Ты смотрел на звезду я смотрел на звезду неизменную эту пустынный мой граф
Неразменный пустынный аль-принц все равно и один остававшийся прав
Невзирая на то что змея уже где-то шуршала песком
Невзирая на то что звезда свою песню ведёт никому ни о ком
 
Только мы вот впиваемся пальцами словно корнями в глубины песка
Никогда никому никого не запомнить навеки но будем пытаться пока
И пока ты уходишь скользя своим сердцем разбитым наверх по прозрачной трубе
Неразъемная эта история льется от тверди наверх обо мне и тебе.
 
Это око всевидящего и слепого творца отраженное в вечном песке как в воде
И мы смеем друг друга увидеть поскольку мы видимы этой звезде.
А звезда над пустыней всё плачет струёй неземного огня
На кусочек земли под звездой, где не будет и нет ни тебя ни меня.
Стихи

Ребенок всегда как звёздная твердь —
Неведом, недостижим.
Кто есть он там, где земная смерть
Ещё не властна над ним?
 
Кто есть до рождения некий «он»,
Пока его в мире нет,
Уже задуманный в книге времен,
Еще не войдя в сюжет?
 
Нас всех ли ждали? Не ты ли в свет
Явился непрошеным,
И автор поспешно кроил сюжет
Под злого-хорошего,
Пока, засоряя собой эфир,
Ты видел то, что не видят —
Как кроткий и несовершенный мир
Всё ждет, что его не обидят.
 
И смотрит сыч, и внемлет сова,
На что-то рассчитывает трава —
К примеру, на то, чтоб тебя прорасти
По самом конце пути.
Стихи

Падение рукокрылых
С каких-то ночных высот
Никто пояснить не в силах,
Да это и не спасёт.
 
Лежит, скукоженный пластырь,
Невнятный щенок-птенец —
Ночная ласточка ласты
Досклеила наконец.
 
Поющий, да ультразвуком,
Чертёнок, да черт не брат —
Зачем же ты крылый руко-,
Вот был бы просто крылат.
 
А может, просто рукастый,
На обе руки горазд,
Ручался бы и за нас ты,
Непризнанный исихаст.
 
Обеих стихий предатель,
С лица мировое зло —
Еще и млекопитатель,
Совсем уже тяжело.
 
Хороший, такой хороший,
Пречестная тварь творца,
Быть живу — благая ноша,
Но трудная до конца.
 
Однако наука знает,
Прописанная в груди —
Когда, мол, кто умирает,
Любой дурак вспоминает,
Что светится впереди.
 
А светится страньше, дольше,
Как тени от фонаря —
Всё тлен, но летать изволь же,
Поскольку есть нечто бо́льшее,
Где мы побыли не зря.
 
Лети в небеса науки,
Собой оправдавши впредь
Падение крылоруких,
Пытающихся взлететь.
 
 
3-я мировая, Стихи

Нечего сказать —
говори ничего.
Кто отходит спать —
помолись за него.
 
Спать — благой удел:
умереть, да не весь.
Просто не у дел,
хотя сам ещё здесь.
 
Я же и во сне
всё бегу и кричу,
Изнутри вовне
всё проснуться хочу,
 
Веслами дробя
эту вязкую гать,
Увидать тебя,
Подержать, поддержать.
 
Нечего сказать,
всё сказали сто раз.
Ключик передать,
Помолиться за вас.
 
Нечего сказать —
ты напой, покричи.
Только не молчи,
милый друг, не молчи.
Стихи

Эта святость ни за чем,
Не спасает от проблем,
Не отринет пут.
Кто сбежал в далёкий лес,
Кто на дерево залез —
Там и сям найдут.
 
И достанут, чуть беда,
И не спросят никогда,
Кем ты хочешь быть.
Не ходи на этот свет,
Здесь у нас здоровых нет,
Не перелечить.
 
Жизнь горька и жизнь сладка,
По-любому коротка,
Все хотят чудес.
Благодать на благодать,
Только с дерева видать —
Из деревьев лес.
 
Кем ты, мальчик, хочешь стать?
Только помни — умирать
Надо молодым.
Чем утешишь церковь-мать?
(Кем угодно, вашу мать,
Только не святым).
 
Горек телом, хил душой,
Ты идёшь отколь пришёл,
Мир похож на бой —
Хоть и страшный и большой,
Всё же, Боже, хорошо
В нём порой с Тобой.
 
Время тикает в груди,
Что-то светит впереди,
От совсем уж темноты
Малый свет храня…
Я тянусь туда, где ты,
«Тони, Тони, приходи,
Что потеряно — найди»,
Например, меня.
3-я мировая, Стихи


«Бедные люди — пример тавтологии» (Г. Иванов)
 
Сказал — эй вы бедные милые страшные добрые жалкие малые да и великие люди.
Потом передумал, решил, что сказал слишком много, сказал просто бедные милые страшные люди.
Потом углядел тавтологию, и не одну, и подредактировал речь, и сказал просто — люди.
Что же вы делаете, лучше делайте вы ничего, чем вот то, что вы делаете, люди, ох люди.
Лучше делайте новых людей, или лучше не делайте, в принципе в мире людей слишком много.
Люди, вы люди же или не люди? Ведите себя же как люди.
(Как будто как люди быть что-то хорошее, если в сравнении скажем с сычами).
Сказал еще — люди, ох люди, не ведаете что творите.
 
Сказал ещё — люди, не будьте как люди, а будьте как боги.
А впрочем и боги кривые как люди, поскольку их сделали люди,
Вы лучше пребудьте как травы, как братья (ох нет, не как братья.
История с первыми братьями мира закончилась как-то не очень.
Короче, как травы пребудьте, как травы, как мыслящий этот тростник приозёрный,
А впрочем, как сыч тоже очень неплохо, вот только как сыч говорящий).
Как Авва ваш Отче. Как Дух Его, к вам нисходящий в обличье сыча или голубя тоже (для глупых).
А потом и подумал зачем обязательно Отче а не например «Мама, мама».
Какой же Там Отче, какая там Мама, всё много сложнее и проще.
А потом и подумал: и это, пожалуй что, я не скажу, я и так говорил слишком много.
 
Сказал просто: люди, держитесь.
Любите друг друга.
Хотя бы немного.
Хотя бы кого-то.
И не обижайте.
Хоть так-то немного понятно?
3-я мировая, Стихи

Война возьмёт, если слушать,
Не даст ничего взамен.
Залей себе воском уши,
Не слушай сирен. Сирен.
 
Плыви, как будто их нету,
Убежища всяко нет.
Ты долго кружил по свету,
Чтоб выслужить малый этот
Покой, пускай и не свет.
 
Не слушаю. И не вижу.
По звёздам строю маршрут.
Итака всё ближе, ближе.
Сирены орут. Орут.
Honfroy de Toron, Стихи

А вы думаете, это правда ли,
Что у всякого позабывшего
Иерусалим, сердце мира,
Иерусалим, гроб без трупа,
Иерусалим, колыбель и гроб наш —
Отсыхает немедля рука?
 
Я пока ещё помню, помню,
Но частицами и гадательно,
Как сквозь тусклое — сквозь стекло.
Коронацию помню гадательно,
И колени свои на Камне,
Который бился как сердце,
Возвещая, что я был прав.
 
Помню маленькие все крестики
На колоннах у храма храмов,
Каждый молча кричал о спасении,
Каждый выбила чья-то рука.
И возможно, десница, десница моя
Лишь поэтому всё при мне.
 
Я пишу ей буквы латинские,
Я пишу ей буквы арабские,
Я пишу ей в землях Кипра сладчайшего,
Где повсюду зелёное золото,
Не о нём и не о себе.
 
Что-то помню, глядя от берега,
Что-то страшное Ерусалимское,
Про утраты и рассеяния,
А про прочее я забыл.
 
Никогда не видать, не пробовать,
А попробовав не раскаяться,
Потому что не в том же каяться,
Что мы там и тогда родились,
Чтоб идти от гроба пустого
К нашим полным нами гробам,
Как от Господа и до Господа,
А потом ещё милю к себе.
 
Ты, десница, не подведи меня,
Несмотря на всё позабытое
И отнятое, и убитое, —
Мне тобой ещё много писать.
 
P.S. хотя в принципе я и шуицей могу,
Но не так уж удобно, увы.
3-я мировая, Стихи

Смерть да смерть кругом,
Жизнь меж ней бежит.
Где-то бывший дом,
Где-то снег лежит.
 
Тяжело грустить,
Если никому.
Я грущу тебе,
Ты грустишь ему.
 
Погрустил — и что ж,
Дальше побредешь.
Снег преходит в дождь,
Сам преходит дождь.
 
И пока мы ждём,
Что прейдет он сам,
Где-то по-над дождём
Бог грустит всем нам.
 
Поцелуй глаза
Меньшей из надежд —
Чтоб без медали да за
Город Будапешт.
 
Вот цветёт миндаль,
Тоже надеется.
Смерть — она долга,
Всё успеется.
Смертная печаль,
Живое деревце.
 
Очень грустно жить,
Если никуда.
Я живу тебе,
Ты мне живи всегда.
 
 
ерунда, Стихи

Рек священник еремиту:
 
— Я служил по алфавиту —
На Аггея, на Бориса,
На Василья с Василисой,
На Георгия из Лидды,
На Дидима и Давида,
И Елену чтил примерно,
Женевьеву славил верно,
И Захарию чин чином,
Иннокентия и Инну,
Клита славил с Лином вместе,
И Лаврентия — раз двести,
На Марию Магдалину
Я сорвал, служимши, спину,
На святого Николая
Я служил не просыхая,
И на Ольгу (строчкой ниже),
И на всех-святых Парижа,
На Петра со Павлом купно,
Честно, долго, неподкупно,
Полным чином, не простецким,
На латынском и на грецком,
Вдоль по бревиарию —
Вплоть до Януария!
Но ни разу испытать
Не сумел я благодать!
Молви, старец, в чем секрет?
 
— Эх, — вздохнул духовный дед.
В ваших святцах толку мало,
Ты молись, брат, как попало!