Стихи

Осень. Злаки сохнут,
Высохли цветы,
Вслед за ними дохнут
Сохлые кусты.
 
Самолёт Сухого
Высох до шассей,
Как обычно, снова
Дедушка Кащей
Высох до мощей.
 
Сохнет Бенвенуто
И грызет перо,
Сохнет по кому-то
Мон ами Пьеро,
 
Высохла скотина,
Вождь и пионер,
Сохнет гильотина,
Сохнет Робеспьер.
 
Высохла дорога,
Травы и листы.
Подожди немного —
Высохнешь и ты.
 
Всякий высыхает
На манер белья.
Всё сухое знает
Лёгкость бытия.
 
И за ветерочком
Да на простынях —
Сдунешься листочком
Из Макондо нах.
3-я мировая, Стихи

Если ты гореть не будешь
Если я гореть не буду
Если мы гореть не будем
То не будет тут вонять
Обгорелой нашей кожей,
И горелым мясом тоже,
И еще друг друга сможем
Мы когда-нибудь обнять.
 
И еще рассвет увидим,
Всё потушим — мы же люди —
Из горелой хаты выйдя
На своих да на двоих.
Если ты гореть не будешь
Если я гореть не буду
Если мы гореть не будем,
Мы останемся в живых.
3-я мировая, Стихи

Нет, они своих никогда не бросают.
Не надейся даже.
Убегай, притворяйся вечной пропажей,
Иногда канает.
 
Не отцепятся ни за что на свете.
Только не эти:
Эти, знаешь сам, уж если вцепились —
Так и будут жевать, и те, кто отбились,
Знают цены на милость:
Надо лапу отгрызть, уходя из капкана:
Своих не бросят.
Притворись дохляком — никогда не рано:
Так от родины косят.
 
Раз решили, что свой, что ты их навеки,
Из варягов в греки
Не уйдёшь оврагами — разве что чудо:
Не уйти отсюда,
Как башка сушеная у самурая
На подоле — будет
Твоя милая родина всюду болтаться,
Куда вышло убраться,
То березка, то долбаная рябина…
Край навек любимый,
Где найдёшь такой же, аще поищешь
Километров за тыщу…
 
Кто сумел отряхнуться, кто не успел —
Ветви всяко голы.
Собирайтесь, дети, в чертову школу:
Петушок пропел.
Он давно пропел, хотя вы не слыхали,
Но ничто не отменит,
Ни, божечки, не обесценит
Отрожденного долга, и вся недолга,
И вся грибница:
Вы могли бы родиться
На другом берегу, но уж раз на этом,
То и выбора нету.
 
Как вы там ни брыкайтесь, ни отбивайтесь,
Вот ваш школьный ранец.
Нет, вас тут не любили, но это неважно,
Но это не страшно.
Поднимайся, бери свой треклятый ранец,
Прощай, засранец.
Honfroy de Toron, ерунда, Стихи

По пустыням Палестины
По пескам как по снегам
Шебаршились паладины
И себе искали дам —
 
Вдруг да выйдет незатратно,
Вдруг да выйдет как в кино?
Карта лучшая внезапно
Вышла дядюшке Рено.
 
Даже дважды выпал случай,
Вот везунчик, как ни глянь:
Антиохию примучил,
А потом — Заиордань.
 
Кто случился в Палестине
До сложенья княжьих риз,
Без штанов, однако ж ныне
Называется аль-бринс?
 
И кому досталась дама
Как ни взглянешь — огого?
Эта дама — чья-то мама,
Невезучего того,
 
Кто тихонечко родился
И тихонько уходил,
Ни на что не пригодился,
Никому не навредил.
 
Сам себе и напророчил
Очень тихий малый свет —
И за дядьку, и за прочих,
И за многих он ответ.
Hainaut-Constantinople, Стихи

Надо жить, как будто ничего не случилось.
В этом тоже милость, последняя милость.
 
В этом клятом городе, граде у моря,
Где и не бывал я, будто мало мне горя,
Колокол замрет, что по нам раскачался.
Надо жить, как будто бы я не скончался
В этом клятом августе в городе Акра.
Стянется разрыв между profana и sacra,
Бог не оставляет, латает разрывы…
Наша-то судьба — как-то жить, пока живы,
Сохранить себя, донести осторожно…
Разбуди меня, я проснусь, если можно.
 
Надо вот, к примеру, взять Адрианополь.
Гордо не заметить пожара, потопа ль.
Ниже смерти некуда? дальше и ниже,
Чтобы ты гордилась, как взял я да выжил.
Надо основательно, честью и доблестью…
Может, наконец-то умру уже полностью.
переводы, Стихи

Мы много раз уже уходили, но это последний исход.
Прощайте, родные, совсем прощайте, наш поезд последний, и он не ждет.
Мы много раз репетировали вот этот наш распоследний исход.
Вы думали, я никогда не смогу взаправду уйти? Однако же вот.
Вы думали, я не смогу? А вот.
 
Мама, прощай.
Зачем ты плачешь, как те, кто надеется свидеться снова?
То, чего нам нельзя изменить, не стоит слезинки, вздоха, суда.
Как будто бы ты изначально не знала, что я прейду, словно тень, как будто и я ожидал иного –
Ведь мы не вернемся к вам никогда.
 
Мы оставляем и милых своих – и верных жен, и невест, и прочих любимых,
Не будет ни женщин, ни малышей, мы теперь одиноки и очень легки.
Но перед этим концом, пока сей миг не иссякнет, не скатится наискось мимо,
Позволь мне взглядом проникнуть в твое лицо, пока мы живые и на расстоянье руки –
Позволь мне взглядом вобрать тебя, лицо твое, а после его обрати к другому –
И если родится дитя, плоть от плоти нашей, наше дитя, пусть это дитя тогда
Отцом назовет другого, и носит имя его, и дышит воздухом вашего общего дома –
Ведь мы не вернемся к вам никогда.
 
Прощайте, друзья!
Мы были все время не очень отсюда, чтоб уповать на ваше доверье,
Хотя все же радовали немного, не так ли?
Но дарует уверенность только своё, как земля, на которой ты жил как трава, прорастая в нее всей травой.
Однако же наши дары пребудут при нас, как подарок внезапный, веселья нежданного капля,
Бесполезность наша и непреклонная смерть во плоти, что мыслит себя живой.
 
Ты в нас прорастаешь, живешь — осознание, знание, бесполезное, жрущее душу, пустое!
Искусство, познание, бремя свободы… Братие, что нам воистину друг до друга тогда?
Оставьте меня, отпустите, коль скоро не можете просто оставить в покое!
Ведь мы не вернемся к вам никогда.
 
КОДА
 
Ну вот, вы совсем остаетесь, а мы наконец на борту, и трап уже убирают.
Дымит пароход, а когда рассеется дым, останутся лишь небеса да вода.
Останется Им сотворенное солнце,
что над Им сотворенными водами вечно сияет,
а мы не вернемся к вам никогда.
 
 
Nous sommes partis bien des fois déjà, mais cette fois est la bonne.
Adieu, vous tous à qui nous sommes chers, le train qui doit nous prendre n’attend pas.
Nous avons répété cette scène bien des fois, mais cette fois-ci est la bonne.
Pensiez-vous donc que je ne puis être séparé de vous pour de bon ? alors vous voyez que ce n’est pas le cas.
Adieu, mère. Pourquoi pleurer comme ceux qui ont de l’espérance ?
Les choses qui ne peuvent être autrement ne valent pas une larme de nous.
Ne savez-vous pas que je suis une ombre qui passe, vous-même ombre en transparence ?
Nous ne reviendrons plus vers vous.
Et nous laissons toutes les femmes derrière nous, les vraies épouses, et les autres, et les fiancées.
C’est fini de l’embarras des femmes et des gosses, nous voilà tout seuls et légers.
Pourtant à ce dernier moment encore, à cette heure solennelle et ombragée,
Laisse-moi voir ton visage encore, avant que je ne sois le mort et l’étranger,
Avant que dans un petit moment je ne sois plus, laisses moi voir ton visage encore ! avant qu’il soit à un autre.
Du moins, prends bien soin où tu seras de l’enfant, l’enfant qui nous était né de nous,
De l’enfant qui est dans ma chair et mon âme et qui donnera le nom de père à un autre.
Nous ne reviendrons plus vers vous.
Adieu, amis ! Nous arrivions de trop loin pour mériter votre croyance.
Seulement un peu d’amusement et d’effroi. Mais voici le pays jamais quitté qui est familier et rassurant.
Il faut garder notre connaissance pour nous, comprenant, comme une chose donnée dont l’on a d’un coup la jouissance,
L’inutilité de l’homme et le mort en celui qui se croit vivant.
Tu demeures avec nous, certaine connaissance, possession dévorante et inutile !
« L’art, la science, la vie libre »…, -ô frères, qu’y a-t-il entre vous et nous ?
Laissez-moi seulement m’en aller, que ne me laissiez-vous tranquille ?
Nous ne reviendrons plus vers vous.
Envoi
Vous restez vous, et nous sommes à bord, et la planche entre nous est retirée.
Il n’y a plus qu’un peu de fumée dans le ciel, vous ne nous reverrez plus avec vous.
Il n’y a plus que le soleil éternel de Dieu sur les eaux qu’Il a créées.
Nous ne reviendrons plus vers vous.
3-я мировая, Стихи

— А ты стрелял? — Ну да, стрелял.
Но убивал не я.
Я просто пули выпускал,
Они и били наповал,
Прорвавшись из ружья,
 
А я смотрел, и я кричал —
Не нужно, как же так,
Пока мой дом труба качал
Какой-то злой маньяк.
 
Я дверь без петель, я коня
Не смог остановить,
Я лишь свидетель, и меня
Тут не за что судить.
 
И на совсем большом суде,
На маленьком суде ль —
Я на своём стою везде:
Я честно не у дел.
 
Чего ты смотришь, отпусти,
Мы правда не могли!..
Меня заставили, прости.
А лучше пристрели.
Стихи

Но не детство, о, только не детство.
Не бессильное детство моё.
Неужели нестрашного средства
Нету снова войти в бытиё?
 
Сохранив все клочки и кусочки,
Все осколки моих фонарей,
Донести до сияющей точки
И оставить у этих дверей
 
В ожидании — как там — прощения,
Диогенова фонаря,
То есть попросту извещения
Что не зря, ничего не зря.
 
Ведь с другого конца начинающий
Верит в право раздать что имел,
Стать нагим словно свет — но пока еще
Не собравши раздать не сумел.
 
И, дурехой катая по блюдцу
Чудо-яблочко, сей пилигрим
Верит в право по следу вернуться,
Оставаясь собою самим,
 
Собирая свое неминучее,
Без чего и не нужно назад —
Это — плёнку обратно прокручивая,
Когда фильм окончательно снят,
 
Видеть, как на деревья голые
Прирастает вихрем листва,
Возвращается шляпа на голову,
И на шею — сама голова.
 
И на цыпочках к окнам спаленки
Подтянуться на тоненький звук —
Кто там маленький? Кто-то там маленький.
Я с тобой, я утешу, я друг.
3-я мировая, Стихи

Цирк сгорел, а клоуны остались.
Выбралось их, кажется, с десяток.
Как могли из пламени спасались,
Вытащив и пару акробаток.
 
Спас один собачку с попугаем,
Дрессировщицу, увы, не смог.
Мы его за это не ругаем,
Он же просто клоун, а не бог.
 
Укротитель львов сгорел со львами —
Те уперлись, драпать не желали.
Ассистенты выжили едва ли —
Не успели, реквизит спасали.
 
Где теперь силач и чудо-гири,
Где теперь директор знаменитый?
Клоуну-то проще в этом мире:
Красный нос — всего и реквизита.
 
Вот они торчат у пепелища,
И воняет гарью бывший дом.
— Братец клоун, как твои делищи?
Будем так стоять или пойдём?
 
Клетку с попугаем держит криво,
Все костюмы обгорели в хлам…
Цирк сгорел, а клоуны всё живы.
Миленькие, выживите там.
3-я мировая, Стихи

Скольких нас зачали не в любви,
Скольких нас родили в нелюбви,
Но уж коль родился — так живи,
Выжимай по капельке любви
Из цветочка, песенки, кота.
Пользуй vanitá di vanitá.
Жизнь — она воистину проста:
Если не имеешь ни черта,
Всяко есть последняя черта.
 
И перешагнув ее, сидишь
Со цветочком, песенкой, котом,
Говоришь им что-то, говоришь,
Говоришь им — потерпи, малыш,
Всяко будет что-нибудь потом.
А не будет — ну, тогда помрем.
 
Хорошо, наверное, не жить,
Да вот не расскажешь никому,
Как не видно из тюрьмы тюрьму.
А людей как славно не любить!
Мрут же, дураки, нипочему,
Погружая весь твой мир во тьму —
Ну их к черту, лучше одному.
 
Хорошо вот не любить Москву.
Слать ее вдогонку кораблю.
Я ее, по счастью, не люблю,
Да и в ней, по счастью, не живу.
Но я помню тех, кто наяву
Целовал её в её траву.
 
Хорошо и Киев не любить,
Никогда не видеть вновь и вновь.
Это как по браке позабыть
Первую дурацкую любовь.
Это как без кормчего отплыть
От чужих холодных берегов.
(Это по Крещатику ходить —
Я пройду разок и был таков).
 
Хорошо и Бога не любить,
В небеса показывая фак.
Да не получается никак.
Очень уж Ты, Бог, по факту благ.
Только мы вот снова сам дурак.