3-я мировая

 

У детей будет суп и каша

(И детей — вопреки — наделать),

И игрушки из всякого сора,

Из волшебного сора земного —

Шишки, палочки, милость Божья,

Колыма дотемна светлеет,

Что имеем, то и полюбим,

Что полюбим, то и родное,

Что родное, то и святое.

 

Защищаешься — проиграешь.

Не шевелишься — проиграешь.

Так оно, мой милый, веками —

Ниже тонкой былиночки, помнишь?

Так и было, и вечно будет.

Но успеешь что-то увидеть,

Но успеешь любить кого-то.

 

И чего-нибудь даже напишешь,

Нарисуешь, споешь, расскажешь,

И порой красивое даже,

И порою даже смешное,

А другой услышит, запомнит:

Человека страной не засыплешь,

Человека землёй не удушишь,

Человек человеку рассказчик.

 

А другие странные дети,

Семена, унесённые ветром,

Беглецы в материнском чреве,

Новички, любимые Богом,

С того берега нового моря

Будут слушать старую песню,

Будут думать — надо же, странно,

И они ведь были живые,

В них ведь даже можно влюбиться.

 

Нет у этой земли надежды,

Да и с верой, в общем, не очень,

Но любовь жива почему-то.

Как ее ни давите прессом —

Прорастет там и тут одуваном,

Неподкупная чистая дура,

Упадет в коробку бомжихи

Распоследней златой монеткой.

— Поломался унитаз. А у вас?

— А у нас — водопровод. Вот!

— А у нас сегодня кошка родила вчера котят.

Нам теперь кирдык немножко,

Затолкать бы их назад!

 

— А у нас сломался газ. Это раз.

Разболелась голова — это два.

— А из нашего окна реновация видна.

— А из нашего окошка ебеня видны немножко!

А у вас?

 

— А у нас сейчас война. Вот те на.

Жили-были вроде вас — вот те раз!

Друг на друга обижались,

Мылись, брились, похмелялись,

Расставались и влюблялись,

На превратности ругались —

А сейчас…

 

Вот сидим себе в подвале, дети что-то плохо спали,

А наутро рисовали

Самолет.

Тот, который нас подале

Унесёт.

Что-то бахает снаружи,

Дай Господь не станет хуже,

Очень хочется домой —

Хоть ты вой,

Но не летят туда сегодня самолёты

И не едут даже поезда,

Вот такая, понимаете, звезда

Отчего-то вдруг над нами поднялась.

А у вас?

Вы ведь, други, живы-целы,

Ничего там не сгорело,

И бабуля не болела

В этот раз?

Все у вас ведь хорошо,

Мы увидимся ишшо?..

 

…Кто на лавочке сидел,

Кто на улицу глядел.

Толя пил. Борис молчал.

Николай ногой качал.

Дело было вечером.

Сказать им было нечего.

Хрупкие оба, старенькие.

Износились, еще не опомнились.

Садятся рядом на лавочку.

Что еще нужно стареньким,

Кроме лавочки и компании.

 

— Ну-тко, Иванко, скажи-ка мне,

Как тебе там, за берегом?

— Да полно, Петро, соседушка,

Будто и сам не ведаешь.

Тошно мне было, тошненько.

Страшно мне было, страшненько.

Я тоже ведь много помучился,

Ты ведь поймёшь, ты и сам такой.

Знаю, я вроде как виноват,

Да так уж вышло, сложилося.

Мы с тобой, помнишь, на выпускном

Втихую курили за школою.

Дай закурить, коль не брезгуешь.

Трудное дело посмертие —

Киоски там что-то закрылися.

 

— Знаешь, Иванко, ты уж прости —

Скушно мне с тобой разговаривать.

И не поделюсь сигаретами.

Ну, может, лет через тысячу.

Просто поверьте, что эти «они» вас правда хотят убить.

Если они говорят, что хотят — они правда хотят вас убить.

Потом выбирайте, что правильней делать — бежать, замереть или бить,

Но первым делом просто поверьте, что они хотят вас убить.

 

Когда говорят: вы в общем неплохи, но есть конкретный вопрос,

Когда говорят: мы типа дружили, но нынче обрублен трос,

Когда говорят: вы в сущности мусор и генетический вброс,

Когда говорят: «Вас нужно убить» — примите это всерьёз.

 

За то, что вы спите с женой, а не с мужем. За то, что вы против войны.

За то, у вас неправильный паспорт, и с ним вы тут не нужны.

За то, что у вас неправильный хайр, и он супротив страны.

За то, что вы просто родились там, где в принципе не должны.

 

Когда вам сказали: мил-человек, ложитесь, хватит трубить —

Вы просто примите это на веру: вас правда могут убить.

Не прекращайте дышать и трубить. Не прекращайте трубить.

Когда говорят, что вас нужно убить, не дайте себя убить.

Во дни сомнений,

Во дни тягостных раздумий

Нет у меня поддержки

Нет у меня опоры

Есть лишь язык чтобы плакать,

Есть лишь глаза чтобы видеть.

 

Язык — это чтобы плакать.

Чтобы в любви признаваться,

Чтобы рассказывать сказки,

Чтобы молиться Богу,

Чтобы рассказывать книги,

Чтобы рассказывать правду

И чтобы лгать, если надо.

 

Какой уж он там могучий —

Из огня никого не выносит.

Какой уж он там правдивый —

На нем достаточно лгали.

Какой уж он там великий —

На нем матерился Лёша

Из двадцать второй квартиры,

Который повесился в мае.

Язык всегда побирушка,

Всё прибирает в котомку.

 

Такой же, как все другие:

Поплачем и по-французски,

Поплачем по-итальянски,

По-украински поплачем.

В отчаянье впасть при виде

Того, что творится дома,

Всегда было слишком просто,

А нынче-то и подавно.

Словечки тут не помогут.

 

Тихонько пой свою песню,

А вдруг кого-то утешит.

Обидочки и печали

И настоящее зло

Накатит — и как качели:

Конкретно не повезло.

 

И ты как Павел из Тарса

Валяешься весь в дерьме

Историей в виде фарса

О драхме, суме, тюрьме

 

И Бог, из машины глядя,

Речет — вставай, подвезти?

Но ты даже Бога ради

Не можешь встать и пойти

 

Скакал ведь вроде красиво,

Но что-то едва живой

Каурка бурый и сивый,

Волшебный помощник твой

 

Неважно какой он масти

Но вместе с тобой в говне

Твоё цыганское счастье

По принципу ай-нане

 

И без душевных томлений

Бывает, что дело дрянь.

Не можешь встать — на колени.

Пока на колени встань.

 

Все что угодно может

Нас вышибить из седла.

Но мы обратно, мой Боже,

Поднимемся. Иншалла.

Ты себе и детка и отец

Додержи себя же наконец

Ешь свою жизнину и не ной.

В воскресенье будет выходной.

Но дай Господь, в годину злую,

Когда закончится народ,

А будут люди, просто люди,

Он, все запомнив, все забудет

И потеряет цепь златую,

Но пару звеньев припасёт.

И если бы не проблемы с водой, не мухи, не лихоманка,

Ах, как мы бы жили в земле родной, вздыхая лишь о своём…

«Спасибо, боги, что первенцами, — шепчет во тьме египтянка.

— У нас ещё запасные есть, и как-нибудь проживём».