3-я мировая

Ведь только что купили печь

Микроволновую…

Почти что новую!

Куда ж нам плыть, куда ж нам бечь?

Ведь мы же клёвые,

 

Ведь мы обычный годный люд,

Безвредный, тихий.

Нас парил только Абсолют,

А также книги,

А также чем платить за свет,

Детсад на марше,

И как бы выкроить обед —

И фрикаделек, и котлет

Из пачки фарша.

 

Была проблема, что не сплю

Три пятых ночи.

Была проблема, что люблю,

А он не очень.

К чертям такую благодать

Про смену темы:

Все это были, вашу мать,

И не проблемы!

 

Не первый раз такая хтонь,

Что рады черти:

Вкруг нашей Трои ходит конь,

Набитый смертью.

Читаешь список кораблей —

Нет ничего его старей,

А также гаже.

Матросов не вернуть назад,

И не прощу, и не простят,

И я — себя же…

Кто ищет пафос этих дней

В подобной лаже,

Кто из правит из дерьма елей,

Одной монетки в пять рублей

Не стоит даже,

 

Но он ведь тоже человек,

Помилуй Боже.

Ты вывозил который век,

И здесь поможешь?

 

Из банки сайры и галет

Управим брашно,

Люблю тебя, мой светлый свет,

С тобой не страшно.

Неважно это? Ну уж нет.

Лишь это важно.

О бойся бармаглота сын сидящего в кремле

Всяк не дождавшийся седин ему как крем-брюле

Сожрет и сыто отрыгнет и скажет дайте два

Кого как звали — не гребет, мы все ему — трава.

 

Бывали хуже времена но не было коней

Да и сейчас их ни хрена ни в схватке ни над ней

А вот когда б вскочить в седло — и прочь отсюда вскачь

Туда где сытое мурло не пьёт как воду плач.

Но веришь, кони в мире есть, осталась пара штук,

И каждый нам благая весть, и брат и лучший друг

 

Как все же тягостно сойти с ума не целиком

Пытаться фенечки плести, ходить за молоком

Сводить концы, держать края и видеть что в окне

Трансвааль Трансвааль страна моя ты вся горишь в огне

Трансвааль Трансвааль страна моя не будет мне другой

Но я готов и без страны и в пламя ни ногой

Потом напишут что не там Германия была

А где была — не знаю сам: как Нуменор сплыла.

Я не хочу тебя в огонь — смотри-ка, крошка Ганс,

По небу скачет белый конь, он наш последний шанс.

Младенцы Вифлеемские, скажите мне, народ,

Вам было легче от того, что Ирод не пройдёт?

Когда от тёплых матерей пускали вас в расход,

Вам стало легче от вестей, что есть другой комплот,

Что вы не просто плоти пясть, что вы оплот и щит,

И что Спасителю не пасть, поскольку Он укрыт

Стеною ваших малых тел, отдЕлен рвом кровей,

И среди сонма малых дел нет вашего правей?

 

А ты, младенец, мог бы стать художником, скажи,

А ты бы мытарем — плевать, работка не по лжи,

Найти хорошую жену и подрезать лозу,

И петь ночами на луну, и выпасать козу,

А если сложится когда (наверное, потом),

Ты мог бы бросить невода и топать за Христом.

 

А ты, младенец, мог бы стать, к примеру, ситарист,

И вифлеемский рок играть, а может, модный твист,

И все девчонки бы гурьбой бежали на успех,

А ты бы был самим собой и целовал не всех —

А только тех, кого хотел, автографы даря.

Но дела нет до этих дел у вашего царя.

 

И не расскажешь ты вовек под смертною луной,

Что он же просто человек, и человек дрянной,

И отчего имел он власть твою обрезать нить,

Когда он просто плоти пясть — уже не объяснить.

 

Кто вспоен чёрным молоком, тому возврата нет.

Сейчас стеснительный солдат кому-то гасит свет.

Он после скажет: был приказ, а я и не хотел.

Я честно не был против вас, я просто не у дел,

Я шел-дурак-куда-пошлют, ну хоть и в Вифлеем,

Не знаю, что я делал тут, не знаю и зачем

 

Вот, Маргарита, прядь твоя, пшеничная волна,

Вот, Суламита, прядь твоя, прохладна и темна,

Что пряди ваших сыновей? Светлы-темны ли в мать?

Как много надобно кровей, чтоб истину понять?

И эти пряди здесь-сейчас навеки перевив,

Я умоляю всех из вас —

Останься, милый, жив,

Я воспеваю тех из вас,

Кто завтра

Будет

Жив.

Пишет письмо: здравствуй, дяденька Путин.

Ты взаправду хочешь нас всех убить?

Но зачем? Чтобы что? Чтобы сел на престол

Какой-нибудь твой чёрный полковник в усах,

Чтобы папа мой вынул из сарая ружьё,

Чтобы мама брусчаткой запаслась, керосином,

Чтобы старая бабушка взяла старые вилы,

Чтобы полковника тоже убили?

 

Его же никто тут ни за что не полюбит,

А у тебя нет столько солдатиков, чтоб они всё шагали, шагали,

Ни о чем не спрашивая, стреляли из стрелялок,

Убивали и мёрли, убивали и мёрли еще лет десять…

Они, конечно, сволочи, но могли бы быть люди.

Неужели ты просто любишь, когда убивают?

Может, проще будет самому застрелиться,

Если уж тебе так нравится смерть?

 

Ответь, дяденька Путин: ты взаправду чудовище —

И таких вас там много, и все с тобою согласные,

Или я просто чего-то не понимаю по юности,

И все это сон, и мы скоро проснемся,

И дом мой на месте, и подружка моя из Питера,

Как обещала, приедет в гости в июне?

 

И пресс-секретарь, прочитавши письмо,

Которого, разумеется, адресат не увидит,

Садится и пишет в ответ: не грусти,

Дорогая Ксюша, когда все ваши сдадутся,

Когда город и дом твой рассыплются прахом,

Когда все перемрут, станет много светлее,

И мы пригласим тебя приехать в Москву,

Мы скатаемся в парк культуры и отдыха,

Ты увидишь, что мы тут совсем не чудовища,

У нас очень много культуры и отдыха,

И женских прокладок, и памперсов даже,

И вкусных бутербродов, не чета макдаку,

И запчастей самолетных, и сотовых телефонов,

И вовсе не страшно. Вообще не страшно.

 

А потом он кусает авторучку за хвост

И приписывает: прости. Это все неправда.

На самом деле у нас тут правда чудовище.

Но мы не понимаем, что с этим делать.

Когда оно вами подавится, примется за нас.

Передай своим маме, бабушке, папе —

Не сдавайтесь. Все равно ни за что не сдавайтесь.

 

И с улыбкой спокойной запечатывает письмо,

Ставит штамп канцелярии президента

И кидает конверт в ящик для супербыстрой почты,

И с чистой совестью идёт стреляться:

Хоть что-то успел.

Были бы глаза, а слёзы найдутся.

Были бы дома, а бомбы найдутся.

Был бы Рокамболь, а море найдётся.

Был бы корабЕль — а айсберг найдётся.

 

Были б мы с тобой попозже родившись,

На любовь и жизнь друг для друга сгодившись,

Мы бы вот тогда бы поплакали тоже —

Как же было можно так, милый Боже?

Как над книжкой плакать, росою прольётся —

Были бы писатели, сюжет-то найдётся.

 

Были бы живые, а смерть-то найдётся.

Была бы Красна Шапочка… А волк не дождется.

Вырастет девчонка, звать Марианна,

И на баррикады от волков окаянных.

Вырастет девчонка, всё переможет,

Никакого волка не пустит на ложе.

 

Был бы только Тёма, коль Жучка в колодце.

Были бы живые, любовь-то найдётся.

Было б что терять — потеряли бы точно.

Был бы только замок — и есть, да песочный.

Было бы лодчонок, а волна-то подкинет.

Был бы только Бог, а суд не преминет.

Сами же, всё сами. Да как же не стыдно?

Было б только небо, а с неба всё видно.

Был у упупика старый сад,

Летний-прелетний красивый сад.

Белые женщины там стоят —

Статуи там стоят.

 

Разные травы стоят, дерева,

Как из какой-то книжки глава,

Книжки про детство в летней ночи,

Про непотерянные ключи

И про фонарика свет досель,

Где проживает студент Ансельм,

Светит фонариком всей земле

В белой-пребелой мгле.

 

Замертво спят там сотни шагов

Милых друзей и глупых врагов.

Только вот лето раз — и прошло,

Надо упупику на крыло,

Надо вставать на крыло.

 

А и куда упупик летит?

А полетит он, куда хотит.

В новый летит он какой-то сад,

Где золотые шпили стоят,

Где потихоньку течёт Дунай,

Где для Упупия, так и знай,

Лучеобразно дорожки текут,

Все как в Италиях, только тут:

Новое, странное говорят:

Вот тебе Новый Сад.

 

Гребень подъявши, расправив хвост,

Смотрит Упупий на новый мост,

Смотрит на новый цветущий край

И выдыхает, чай.

Белые дамы в летнем саду,

Лето случится — и я приду,

Все расскажу про другие сады,

Сидя у прежней воды. 

 

А ведь как было просто — скататься в Киев к друзьям.

А потом они к нам, а весной все вместе в Сантьяго…

Застегнулся наш мир на молнию по краям,

В темноте переноски собачка скулит, бедняга.

 

Кто сажает деревья, а кто взрывает дома,

Голос первых под крики вторых уже еле слышен.

Мы напишем про тех и других, не сойдя с ума,

Когда книги опять станут нужными — всё напишем.

 

Бога ради, двигайся, перегоняй беду —

На каком бишь пароме, поезде, пароходе

Ты глядишь на далекую горькую ту звезду,

На которую я гляжу, и время уходит.

 

Наше время несётся потоком к этой звезде,

Заворачивается смерчем, кроет разливом…

Ещё встретимся все, на Крещатике или где,

Только будьте мне живы, будь ласка, будьте мне живы.

И травка будет в свой черёд,

И даже солнышко блестит.

Но чей-то Град зачем-то прёт,

С войною в сени к нам летит.

 

— Вы кто, несчастные юнцы,

Зачем вы здесь, что вас ведёт?

— Мы молодой войны гонцы,

Она нас выслала вперёд!

 

Ей две неделечки сейчас,

А жрёт и срёт — ебёна мать!

Она с зубами родилась,

Она подменышам под стать —

 

Слыхали сказки про троллят?

Есть время разгребать дерьмо,

Есть просто время-камнепад…

…Неужто ж я? Оно ж само.

Маленькая птица

На большой войне,

Что тебе приснится

В кратком тихом сне?

 

Золотое поле,

В поле колеи,

Всё покой и воля,

Все они твои.

 

На небесной мессе

В синь звенит зенит,

И платан в Одессе

Листьями шумит.

 

Птичка-невеличка,

Яркий хохолок,

Что расскажет птичка —

Всё услышит Бог.

 

Что она увидит —

Всё запомнит Он,

Кто её обидит —

Тот с позором выйдет,

Не допущен в сон.

 

Кто рассвет пророчит

На изломе дня,

Кто идёт по ночи,

Звёздами звеня,

 

За одну монетку

Птичек двух купить

И, открывши клетку,

Тихо отпустить

 

По тот край печали,

В несожженный сад,

Лишь бы вы звучали,

Песней возвещали —

Не всесилен ад.

 

Шрамом станет рана,

Перья отрастут,

В Киеве каштаны

Листьями пойдут.

 

Воздух тянет серой,

Но во сне поёт

Маленькая вера,

Песенка без нот:

 

Будет Украина,

И платан старинный

Будет расцветать,

Будет где летать.

Бедненький маленький Каин,

Мамой-отцом нелюбимый!

Сызмальства предпочитаем

Был этот мелкий голимый.

 

Бедненький маленький Каин,

Старший братишка по долгу,

Делай, трудись, неприкаян,

Долго-предолго-предолго.

 

Выйдешь в любую дорогу —

Старшему кто же поможет?

Даже и Богу, ох,

Даже и Богу

Ты не понравился тоже.

 

К горлу оно подступает,

Липнет, как к телу рубашка…

— Где твой братишка? — не знаю,

Видно, убился, дурашка.

 

С неба расспросчики катят,

В кровь обращается брашно…

— Как ты убил его, брате?

— Быстро, чтоб менее страшно.