Hainaut-Constantinople

Hainaut-Constantinople, Стихи

Родословное дерево,
А за деревом дерево,
И деревьев немерено,
А за деревом — лес.
И смотрю я на дерево,
И на новое дерево,
И на мертвое дерево,
Уходя в этот лес.
 
Вот работа историка:
А за деревом море там,
А по морю до берега
Очень нужно доплыть.
Как далёко до берега,
Но ведь нужно до берега,
Где-то новое дерево
На песке посадить.
 
На песке да в приливе мы,
Даже странно, что живы мы,
Наблюдать за приливами
Ты с рожденья привык.
Что же стало с тем деревом,
С тем единственным деревом,
Если всё-таки выплывешь,
Расскажи, Альберик.
 
Будет что-нибудь новое,
Умирать не готовое,
И корона и корни и
Даже крона для птиц.
Три источника тихие,
Просто листья и книги и
Листья с фландрского дерева
Между этих страниц.
Hainaut-Constantinople, Стихи

Не пойти ли на принцип
Для спасенья души?
Что же, маленький принцепс,
Стал ты принцем большим.
 
И красивый, и рослый,
И вдовец, вашу мать…
Выбираешь как взрослый,
Почему умирать.
 
Там, в Кретьеновой чаще,
Видно правду и ложь.
Ты бывай там почаще,
Может, больше поймёшь.
Препояшут, потащат?
Да и сам же пойдешь.
 
Лесом Бросселиандским
По своим же следам.
Это важно, что этим путем нежеланным проклятым незванным
Не очень-то фландрским,
Но важно, что в сущности Царским…
Но важно, что сам.
 
Нет, не вышло бедняжки,
Даже если под нож.
Ты родился в рубашке
И в рубашке умрешь.
 
Без короны постылой,
Без сапожек весёлых,
Этих красных, тяжёлых,
Но в рубашке на съём…
Хорошо, что не голым:
Голым только для милой,
Для единственной милой,
Хоть и все мы нагими уйдем.
Hainaut-Constantinople, Raimbaldo, Стихи

Снег минувший, день вчерашний,
Век людской — для Бога миг.
Умирать не так и страшно,
Если с юности привык.
 
Только трудно, да и больно,
Раз — и некуда дышать.
Клетка пленным, воля вольным,
Из обеих не сбежать.
 
И не спрашивай, доколе,
Мой непрошеный отец.
Будем в доле по недоле,
Здесь и Лазарь не жилец.
 
Будто стоило воскреснуть,
Чтоб убили вдругорядь?
Но ведь было интересно,
Как оно там — воскресать.
 
Строки лишние затёрты,
Не прочтет никто теперь.
— Как оно там было — мертвым?
— Я не помню. Сам проверь.
Hainaut-Constantinople, Raimbaldo, Стихи

Хорошо быть чьим-то человеком:
Бог для смерти, сеньор же — для жизни.
Он накормит, оденет, направит,
Препояшет мечом и обетом,
Поведет тебя куда не хочешь.
 
Из его-то воли поневоле
Не захочешь выйти и не сможешь,
Вольно данное не забирают.
Под его рукой будешь гончей,
На его запястье ловчей птицей,
Что добудешь — ему добудешь,
Что упустишь — ему упустишь.
Ничего своего не догонишь,
Ничего своего не утратишь.
Безмятежные мятежа не ищут.
 
Помнишь, был ты ничейным и голым,
Никому на свете не нужным,
Никому уже даже не сыном —
И таким, наверно, несчастным,
И таким, наверно, счастливым.
И умел смеяться с голодухи.
 
Хорошо быть чьим-то человеком.
Хорошо быть чьим-то до смерти.
Хорошо, когда он умирает.
С голодухи сердечной посмеешься —
Хорошо смеётся, кто смеётся
Распоследним после бывших старших,
Над своею пустою свободой,
Над своей безмятежною смертью.
3-я мировая, Hainaut-Constantinople, ерунда, Стихи

Стояли воины
Возле пробоины
В окровавленном зале
Как три сестры предсказали
Фолькер играет
Они умирают
И не невиновны
Всё полюбовно
По договору
Мы встретимся скоро
Все были как братья
За то и проклятье
А некоторые — сёстры
За то и клинки так остры
Семейные скрепы
Побезвыходней склепа
И семейное дело
Через Дунай долетело
А кто же останется,
В водоворот не затянется?
Капеллан дворцовый,
Мы встретимся снова
На том берегу
А пока, извини — не могу.
Я столкнул тебя в реку,
Валяй, выплывай —
Но только признай —
Так надлежало бы поступить
Каждому
Честному
Человеку.
Hainaut-Constantinople, Стихи

Серая гончая — на зайца,
Рыжая — на красную лисицу,
А мою далматинскую собачку
За какой высылать добычей?
 
Не за львом ли черным фландрийским,
Не за львом золотым унгарским,
Не за львом диковинным крылатым —
Нет, со львами она не совладает.
 
А пошлю её за горностаем,
За зверушкой малой горностаем,
Подходящим ей по расцветке,
Хоть и малым зверем, да почётным.
 
Будет мантия царская подбита
Горностаевым царственным мехом,
На ковер горностаевых шкурок
Ступят новые красные сапожки.
 
Но больна далматинская собачка,
Не бежит далматинская собачка,
Всё лежит далматинская собачка,
Далеко увезенная от дома.
 
Горностай по лету станет бурым,
Не узнает его моя собачка.
Горностай ускользнул в свою норку,
Что же нам теперь, Господи, делать.
 
Не нужны мне красные сапожки,
Забери меня, Господи, отсюда.
Слишком синее это море.
Слишком горькое это дело.
 
Не нужны мне шкурки горностаев,
Забери меня, Господи, до дому.
Я найду обездоленной собачке
И себе — немножко покоя.
3-я мировая, Hainaut-Constantinople, Стихи

Хорошо никого не любить, о сын:
Умираешь единожды и один.
Но уж если любишь, то будь готов
На могилы свои натаскать цветов.
(Мне не надо могилы, и не проси,
Просто смойте меня в океан. Мерси).

Хорошо никуда не ходить, любя:
Не прервется дорога прежде тебя.
Но уж если вышел, то будь готов
Разбивать свое сердце о каждый кров,
Что сгорит без тебя за твоей спиной
(А еще бывает, тот кров — родной).

Хорошо не верить, что Бог есть Бог:
Не придется бояться, что Он не смог.
Но уж если веришь, то будь готов
Покормить слонов, не сердить китов
И признать перед оными наконец,
Что творению явно не ты венец.

И случайная придорожная сныть
За тебя заступится, может быть.

Hainaut-Constantinople, Стихи

Перекличка слонов над песчаным морем
Перекличка китов над холодной зыбью
Впереди Святая Земля и гибель
Или новая жизнь и новые смыслы
Позади родная земля и живое,
Все живое что мы от пелен любили
По пути к покуда не спеленают
Там, куда не хочешь. Но очень надо.
 
Мы пока что вроде бы посредине.
Слышишь, кормщик, сделай отметку на карте:
«Вы находитесь здесь».
 
Посредине где-то застыл кораблик
Между ветхим Римом и Римом новым
Между прежней жизнью и новой смертью
На пасхальном рейде в весну святую
В ожидании перекройки мира —
Мы находимся здесь.
 
Слышишь пение прялки над гладью пролива,
Слышишь, веретено жужжит потихоньку,
Es sitzen am Kreuzweg drei Frauen, друг мой,
За работой видят не нас, но работу,
Судьбы франков — переплетенные нити,
Наши руки — переплетенные пальцы,
Наши жизни, переплетённые так что
Не распутать уже и вместе тонуть
Или вместе на небо.
 
Не уйти, не проснуться, не отказаться.
Мы находимся здесь.
 
 
3-я мировая, Hainaut-Constantinople, Стихи

Всё это было же, было, зачем оно снова и снова.
Список же этот зачитан, зачтён до последнего слова.
Вот беотийцы поперли, за ними данайцы, микенцы.
Венецианцы за ними. И даже корабль из Пьяченцы.
Фландрцы отстали немного. И вновь не увидятся боле
Тот, кто любил боле жизни, и та, что мечтала о воле.
 
Всё суета, этот ветер знаком от начала началий,
Что же он снова над нами? И что с нами станется дале?
То ли, что было со всеми, и снова пребудет и будет?
Мы же с тобой еще люди? И кто там по-прежнему люди?
 
Ты говоришь «мы же люди» — как будто хорошее что-то.
Скажем вот, птица Афины творит только Божью работу.
Видно ей сверху как прежде, поля ей по-прежнему злачны…
Боги бывают, конечно, по-прежнему неоднозначны.
 
Что-то неладное снова вокруг и внутри Эльсинора,
Тянется список и тянет плывущих за нами и с нами.
Роза при имени прежнем упала на лапу Азора.
Лапу задрал он и умер. С нагими мы впредь именами.
Hainaut-Constantinople, Стихи

Тот, кто дышит под водою, иногда не может над.
То, что кажется звездою, иногда порталик в ад.
С неба звёздочка упала прямо милому в штаны.
Если б это помогало, чтобы не было войны!


Вот звезда на дне Дуная, вот огни на берегу.
Я по-прежнему не знаю, доплыву ли, не смогу.
Брат мой ворон, не кружите, я по делу трех сестёр.
Сёстры вещие, скажите, что такое «невермор»?

Говорите, жив вернётся лишь дворцовый капеллан?
Брат мой смерть и брат мой солнце, как вам всем подобный план?
Молвит голос прикровенный: «Я желаю всей душой
Если смерти — то мгновенной, если раны — небольшой».

Я не спрашиваю, где ж те прошлогодние снега.
Друг мой Фолькер, марш урежьте, здесь минута дорога,
Переправа, переправа — так устроено всегда:
Кому память, кому слава, кому темная вода.

Долго мельницы мололи, возвращая прах во прах,
А на всё ли Божья воля — мы узнаем на местах.
Уважай свою недолю, заходи, как в отчий дом,
А на всё ли Божья воля — мы узнаем, как нырнём.