Эта ваша силлабо-тоника
Не сильнее реального горя,
Не пьянее джин-тоника
(дешевейшего даже джин-тоника!),
Не утешительней моря —
И не убийственней моря.

Отчего же, как предпогребальное,
Как вслед полку уходящему,
Просыпается изначальное
Острое, вертикальное
Ощущение настоящего
От какой-то там музыкальной

Фразочки чужедальнего
И душевредного даже —
Всего только формы придание
Собственному страданию —
Но лучше никто не скажет
И иначе никто не скажет.
Оправдание оправдания —

Всего нематериального,
Пока еще нереального,
Как едва дошедшая весть,
Новорожденная, недоказанная,
Не с кровли, но шепотом сказанная:
Вроде нету, а есть же, есть.

…И вот ты выходишь наконец из подполья,
Привычный к боли и страху боли,
Надолго выпавший из сюжета,
С глазами, болящими от яркого света,
С глазами, отвыкшими смотреть на небо,
По привычке высматривающий, где бы
Тут мог отыскаться запасный выход,
А тебя успокаивают — мол, тихо, тихо,
Здесь нет укрытий, здесь чисто поле,
Бери эту чашку и выпей, что ли.
За тех, кто в море, за тех, что сплыли,
За то, что мы наконец победили,
Твой вклад бесценен, твой мир заслужен.
Живи спокойно, ты больше не нужен.

Кому война, кому — мать родная,
Но свет был реален, я это знаю.
Тот самый, который тьма не объяла.
Он был видней там, где света мало.
Теперь он вокруг, да не дотянуться.
Ошибка выжившего — вернуться
Туда, где он выжил. Пойти проверить,
Какая там метка на прежней двери,
Найти на месте двери капличку
И мемориальную табличку
Вроде могильной: фамилии, даты.
Законы Божьи дороже злата —
К примеру, Всемирного тяготенья.
Все тяготеет к истоку движенья.
И ты в том числе, начиная с начала
(Чья там рука колыбель качала,
Ритм задавая тому метроному,
Что бьется в груди по дороге к дому?)

Был бы жилец, а уж дом найдется.
Место, в котором к месту придется
Все, что хотели и не смогли мы…
Шинель не бери, там теплые зимы.

01.10.18

А потом однажды ты станешь стареньким,
Старость прорастет из тебя, как дерево,
А я буду так же тебя любить.
Хорошо быть тихим, кротким и маленьким,
Нечего терять — ничего не потеряно,
Нечего копить, ничего не забыть.

Помнишь, мы росли, а мир уменьшался,
Лес сжимался в парк, потолок приближался,
А тогда, как время покатится вспять,
Будем уменьшаться, а мир — вырастать.

Можно ж без трагедий, чтоб тихие пажити,
Время долгих дней, вечеров без горечи,
И не страшно ночью, а просто темно.
Поглядим, какими наутро окажемся,
Здраво рассудив, что такие сокровища
Дали, да отнимут? Исключено.

Как бы хотелось быть деревом в чьем-то саду,
Тихим, живым и спокойным, вещью в себе,
Из наблюдателя — да, наблюдаемым стать,
Добрым размеренным зверем, живущим вперед,
Зверем, которого любят за то, как он благостно спит
И улыбается, глядя звериные сны.

Кто же мне, впрочем, сказал, что и я не такой
Видящему до краев, если и не себе самому?
Может быть, Он меня любит за то, как я сплю,
За вещь-в-себешность, за то, что я просто смешной,
А не за все эти глупости, Боже ты мой,
Мнимые мною отличия (буквы писать, например,
Будто бы и рефлексировать смерть и любовь,
На самом же деле — быть деревом в чьем-то саду,
Ветки растить, а в сезон так и вовсе цвести).

Думаешь,ты наблюдатель? Да думай, но только расти.
Так хорошо и спокойно смотреть, что ты есть.

Рыба плавает в глубине,
У нее глаза на спине,
Она в жизни не видела солнца,
Но она свободна вполне.

Рыба знает, что ей нужна
Эта самая глубина,
Потому что других не бывает,
Потому что рыба она.

Если рыбу вдруг извлекут,
Это будет как Страшный суд —
Расширение всех горизонтов,
Обращаемое в капут.

Что бы глупого сделать мне,
Чтобы с рыбою наравне,
Избегая любых вертикалей,
Править путь в своей глубине

Параллельно родному дну,
Напевая песню одну
Про того, кто в пути придонном
Прозевал большую волну:

Обмирщенье — прощай, мудрец,
Умягченье — прощай, боец,
Опрощенье сложных сердец
И прощение, наконец.