Кто знает, что думают мертвые, когда они снятся живым?
Листая, как карточки стёртые, картинки внутри головы,
С трудом выбирая из образов, где можно остаться вдвоем,
Кропают шифровку из космоса, надеясь, что верно поймем.
Кто знает, что чувствуют мёртвые, когда нам без них тяжело?
Какие им свитки развернуты, легко ли смотреть сквозь стекло,
Взывая к живым о немереном, о кладе везде и во всём,
Который мы мнили потерянным, а сами с собою несём.
Когда-то мы были свободными, без мертвых за нашей спиной.
Чем дальше, тем больше их воинство. Слышней голоса за стеной.
Приснись, повторяешь все глуше ты. Но честно звучит через раз —
Живых нас, живые, послушайте. Пока мы еще среди нас.
Когда мы были там, где нас никто не трогал,
Когда мы были те, кого никто не знал,
Как чисто нас вела дыханием Дорога,
Какою полнотой нас ветер наполнял.
Нет чище, чем вода из этого колодца,
Меняющая все, за что ее ни пить:
«Бороться и искать» — да не с кем же бороться,
«Найти и не сдавать» — принять и разделить.
Премудрости сего раздерганного века
На выходе просты, как хлеб в руке, просты:
Ты просто человек, один из человеков,
И этим ты смешон, и этим счастлив ты.
Вот чудо — быть живым: идешь по пояс в чуде.
Везде нам будет дом: не наш же это дом.
А если умирать? Тогда и видно будет.
Наверное, умрём. Но вот пока — идём.
Ультрейя навсегда. Зачем с утра проснуться?
Затем, что путь далек. Есть в городе том сад.
И всякий, кто мечтал куда-нибудь вернуться,
Вернуться может в путь: дома легко горят.
Бывает так, что сам дурак,
И этой вести хладный мрак
Накроет с головой,
А тот, кто свет твоих очей, —
Свой собственный или ничей,
А вовсе и не твой.
Идёшь по снегу в темноте,
Себя волочишь на щите,
Мечтая закопать.
Зачем ты здесь, кому ты рад,
Когда никто тебе не брат
И мир тебе не мать?
Но эта маленькая часть,
Что не даёт пропасть, упасть,
Совсем уже заснуть,
Окошко света посреди
Своей беды, чужой среды
Откроется чуть-чуть —
И сам себе из-за окна,
С той стороны земного сна,
Когда уже прошла война,
Ты скажешь — победим.
И сам себе ты есть ответ,
Пока ты видишь этот свет
И кем-то в нем любим.
Спартанские дети
В спортивных костюмах
Бредут к Апофетам —
Играть в угадайку,
Кого мама-папа
Сильнее не любят.
Совсем нелюбимых
Видать издалёка
По твердой походке
И хмурым затылкам.
Они будут прыгать.
Они перепрыгнут,
Почти непременно,
И там, по ту сторону,
Жить будут сами,
И даже влюбляться,
Учиться на кошках,
А то — друг на друге,
И вырастут. Точно.
А многие даже
Уедут в Афины.
И так им и надо,
Афинам.
Любовь не спасает ни от чего,
Почти ни от чего —
Ни от сумы, ни от тюрьмы,
Ни от злобы людской,
Ни от во мраке летящей стрелы,
Ни от рака, ни от войны, —
Любовь не спасает ни от чего,
Помимо нелюбви.
От нелюбви, живущей в костях,
Убивающей изнутри,
От нелюбви, прорастающей в нас
От первого внешнего зла,
От первой нас оттолкнувшей руки,
От первого «не люблю» —
От нелюбви, влекущей на смерть,
Когда еще можно жить.
Чтоб раньше смерти не умереть,
Дай Бог умереть в любви.
Кому тут нужен памятник?
Вот вам — вам нужен памятник?
Такой, к примеру, каменный,
С народною тропой.
Глава несётся ввысь его,
А понизу написано,
Что вы, такой весь памятный,
Тут были сам собой.
И чтоб пространство скрашивать,
И чтоб пристрастно спрашивать
У нашего, у вашего,
У всех живых камней —
Экзеги монументум ли?
Остались вы моментом ли,
Стишочком во френдленте ли
Иль чем-то попрочней?
А кто-то стал солдатиком,
На барахолке купленным,
А кто-то стал закукленным
Внучком своих внучат,
Покойным чьим-то братиком
На старой фотографии,
А вместо эпитафии
Вон ходики стучат —
Подарок, без сомнения,
На давний день рождения,
Они такие старые
И скоро замолчат.
Фортуна, velut luna ты,
Фортуна ли, Сфортуна ты,
Одна многозадачная,
Ко всем мила и зла —
И гения чердачного,
Вознесшего сей плач тебе,
Ты тоже озадачила
Ножом из-за угла.
Чем сердце успокоится?
И Рим не за день строится —
По камешку, по камешку
Кум Тыква строит дом.
Кому тут будет памятник?
Нельзя ль ему заранее
Повыдать эти камени,
Пока он тут живьём?
(Хлебами ли, деньгами ли,
Борзыми ли щенками ли,
Пока он тут живьём).
В разведку мчится конница,
Боец на этом кончится,
Отряд не беспокоится,
Потерь не отследив.
Однажды все устроится,
Назад качнется маятник,
И каждый будет — памятник,
Поскольку будет жив.
Это Юсеф.
Беженец из Сирии (вроде оттуда).
По крайне мере оттуда, где нынче война, что не наша забота.
Он столько ночей не спал в ожидании чуда,
И чудо случилось — он наконец получил работу.
Его взяли делать дюнеры в ночной фастфуд —
На углу этой самой площади,
где главная елка,
Где новогодний базар, большой дед-мороз и державный суд.
Будем надеяться, наш герой на работе продержится долго.
На праздники он надевает на смену веселую шапочку гнома —
В пекарне в ней жарко, но он привык.
Ему сорок пять, все сложилось как вышло, хотя и могло по-другому,
Он трижды в неделю ходит учить болгарский язык.
Это жена его Мариам,
Беременная на последнем сроке.
Она не работает — кто же ее такую возьмет — но она бы могла.
Она готовит пилаф и тихо поет,
глядя из кухни на свет на востоке,
Где некогда был ее дом,
но и тут проживем,
и везде проживем, раз такие дела.
Дети Юсефа от первого брака играют на улице,
Пока что не ходят в школу — еще не устроились, без языка.
Они иногда играют в войну,
но смеются ничуть не реже, чем хмурятся,
Ведь дети есть дети, им нравится быть,
ну по крайней мере пока.
А вечером все эти люди садятся в кружок
за свой радостный стол —
вот и Адвент прошел, вот и срок подошел,
И не страшно, не страшно, нам так повезло,
стороною прошло
все возможное зло,
И муж кладет руку жене на живот,
где Младенец живет —
в этот раз повезет.
В этот раз до ста лет доживет.
