… Чудотворец был высокого роста. И широк в плечах, только очень усталый. У него не нашлось двух монет на автобус, Ему не было где отдохнуть в сиесту, Где перекусить, где скрыться от солнца, И вода во фляжке стала гадостно теплой, Он мог бы ее заморозить молитвой, Но он для себя чудес не творил.
В кроссовках дыра, болезнь во всём теле, Сидит на плечах, как мешок с камнями, Тяжела дорога от Кампосампьеро, Кругом колосится какая-то брюква, Под палящим солнцем — лишь дорога и брюква, Он мог бы брюкву сделать кедром тенистым — Но он для себя чудес не творил.
Итальянское лето — сплошное мученье, Итальянским летом лучше ехать на море Или дома сидеть под кондиционером, Он бы мог молитвой отправиться в Бари, Но он для себя чудес не творил.
А навстречу ему выходили люди, Из каждого селенья выходили люди, Из хибар и из вилл, из машин и тратторий, И у каждого из них было много напастей, Больные дети, семейные беды, Безответная любовь и плохая работа, А у некоторых даже и то, и другое, И всем им ужасно хотелось чудес.
Чудотворец говорил им, что станет полегче, Обязательно скоро станет полегче, Обещал попросить за них доброго Бога, Что потеряно — найдется, кто пропал — вернется, Если кончилась жизнь, так начнёте другую, Я же в скором времени буду занят, В кои веки буду занят своими делами — Просто я иду в Падую там умирать.
Умирать — это очень серьезное дело, Очень важное дело, одинокое дело, Интимное дело между мной и Богом, И я надеюсь сделать его хорошо. Все от смерти бегут — а я в ней прилягу, Как в прохладной ванне после долгой дороги, А я к ней прилягу, как теленок к мамке, Утешу ее, нежеланную и злую, Одинокую такую, чтобы стала добрее, И сделаюсь чудом себе самому.
Кто знает, что думают мертвые, когда они снятся живым?
Листая, как карточки стёртые, картинки внутри головы,
С трудом выбирая из образов, где можно остаться вдвоем,
Кропают шифровку из космоса, надеясь, что верно поймем.
Кто знает, что чувствуют мёртвые, когда нам без них тяжело?
Какие им свитки развернуты, легко ли смотреть сквозь стекло,
Взывая к живым о немереном, о кладе везде и во всём,
Который мы мнили потерянным, а сами с собою несём.
Когда-то мы были свободными, без мертвых за нашей спиной.
Чем дальше, тем больше их воинство. Слышней голоса за стеной.
Приснись, повторяешь все глуше ты. Но честно звучит через раз —
Живых нас, живые, послушайте. Пока мы еще среди нас.
Когда мы были там, где нас никто не трогал,
Когда мы были те, кого никто не знал,
Как чисто нас вела дыханием Дорога,
Какою полнотой нас ветер наполнял.
Нет чище, чем вода из этого колодца,
Меняющая все, за что ее ни пить:
«Бороться и искать» — да не с кем же бороться,
«Найти и не сдавать» — принять и разделить.
Премудрости сего раздерганного века
На выходе просты, как хлеб в руке, просты:
Ты просто человек, один из человеков,
И этим ты смешон, и этим счастлив ты.
Вот чудо — быть живым: идешь по пояс в чуде.
Везде нам будет дом: не наш же это дом.
А если умирать? Тогда и видно будет.
Наверное, умрём. Но вот пока — идём.
Ультрейя навсегда. Зачем с утра проснуться?
Затем, что путь далек. Есть в городе том сад.
И всякий, кто мечтал куда-нибудь вернуться,
Вернуться может в путь: дома легко горят.
Бывает так, что сам дурак,
И этой вести хладный мрак
Накроет с головой,
А тот, кто свет твоих очей, —
Свой собственный или ничей,
А вовсе и не твой.
Идёшь по снегу в темноте,
Себя волочишь на щите,
Мечтая закопать.
Зачем ты здесь, кому ты рад,
Когда никто тебе не брат
И мир тебе не мать?
Но эта маленькая часть,
Что не даёт пропасть, упасть,
Совсем уже заснуть,
Окошко света посреди
Своей беды, чужой среды
Откроется чуть-чуть —
И сам себе из-за окна,
С той стороны земного сна,
Когда уже прошла война,
Ты скажешь — победим.
И сам себе ты есть ответ,
Пока ты видишь этот свет
И кем-то в нем любим.
