Можно ли как-нибудь вдосталь наобниматься?
— Нет, к сожалению, говорит Кретьен и глядит всё дальше и выше.
Нет, говорит его госпожа, сохраняя невозмутимость.
Нет, говорит Раимбальдо Вакейрас, кусая пальцы, замученные гитарой
Да и мечом: одно было выбор, другое — встал да поехал.
Встал да поехал, солдатики, будем играть в солдаты.
Нет, говорит мой друг Бодуэн, наматывая на запястье
Прядку светлых волос, что ему привезли из Акры
(Гроб не открыли — соль, несколько дней и тутошний август).
Нет, подтверждает его Мари по ту сторону солнца.
Нет уж, увы, вздыхает граф Онфруа, вставая с молитвы
Стройно и прямо, почти ни о чем не жалея,
Кроме сего одного: невозможно вдосталь.
Нет, нагнетает далекий парень Петрарка (вскоре родится).
Нет, утверждает какой-то Пушкин у Чёрной Речки.
Нет, сообщает Осип Эмильевич странный и полудохлый,
Весь вообще сумасшедший, но кроме объятий.
Нет, говорит Кримхильда, глядя в огонь, где горят ее братья.
Нет, соглашается Ланселот, выходя на турнир неправды.
Нет, а на нет и суда ведь нет, кивает с креста Единственный Самый,
Руки раскинувший, чтобы обнять всех сразу.
Что же нам делать? Что же теперь нам делать?
Миленький, что ж они жалобно так, солдаты,
Эти солдатики вечные да на марше,
Что ж они жалобно так — уходя, распелись —
Будто покудова жизнь, потуда разлука,
Даже в руках сжимая, молишь — останься:
Взрослых людей не бывает, каждый к груди приникает.
Что же нам делать под эту бОльную песню —
Не обниматься? Миленький, это не выход.
Выход, но только туда, куда выходить не стоит.
Господи, обними, обними нас всех и покрепче,
Мы непременно ответим. Уж как умеем.
Песнею ли солдатской, а то и всей своей кровью
Века людского короткого, созданного для объятий,
Не для разъятий.