Каменный мальчик пьет каменное молоко из каменного соска.
Искусство долго, ты говорила, да только жизнь коротка.
И где оно, всё твоё искусство, кому оно помогло,
Кому-то было от века пусто, кому-то ручьем текло,
Кому-то было темно от века, кому-то кричало и жгло…
Сгорела великая библиотека, кому-то не повезло.
Остался мальчик, сосущий искусство из каменного соска,
А может, другой был куда живее, и молоко ему было вкусно,
да нам не узнать пока.
А может, другому вечная память, да все равно он был просто камень, а жалко-то, жалко как!
Кого смогли, сохранили — камень, а мастер в резце, а художник в раме, попрятался и иссяк.
Какие книги совсем сгорели и куда бы вознес нас дух
Из книг которые не уцелели взамен уцелевших двух
В одной из коих — «И было Слово», в другой какой-то плейбой
Да было бы Божье сильней людского, мы не были бы собой
Да было бы это ваше искусство хоть чем-то что можно взять
И сделать полным, где было пусто, сложить воедино Канта и Пруста, закон и звезду, королей и капусту и что-нибудь поменять!
Хоть что-то да поменять.
Сгорела книга дороже мира, а мир завершается.
Но очень медленно — снова зеро, и чья-то ставка святая вера, а чья обнуляется,
И чья-то мера уже не мера, а чей-то биас не только био, но за недоживших постфактум вира — как так получается?
А вот получается…
Есть версия, что на исходе мира, где обьявляют конец эфира, оно объясняется.
Искусство кратко, аморе мио, а жизнь продолжается.
Но верит в себя престранная вера, что осмысленно плакать и славить вслух,
Сиротка мира, дикая вера, что в библиотеке есть странный портал на бесшумный луг,
Где муза, сестра Азраила по крови, превращая образы в естество,
Наливает за наше и ваше здоровье нестакан незолота ничьего,
Где каменный мальчик, вовек не потерянный, всё пьёт своё каменное молоко,
И в улыбке матери близко и веримо, что было неверимо и далеко.