Яблочко от яблони
Недалёко падает,
Не созревшим падает,
Больно упадёт.
Шарики на ёлочке
Сломаны — не радуют,
Что же ты их вешаешь
Каждый Новый год?

Будто все надеешься,
Что теперь получится,
Что от старой магии
Будет толк опять?
Кто, себя прощаючи,
На ошибках учится,
Тот, глядишь, научится
И других прощать.

В эту реку быструю
Точно не воротишься,
Что ж ты столько времени
Пялишься в неё?
Яблочко от яблони,
И куда ты котишься —
Ты давно свободное,
Ты само своё.

Детство наше тесное —
Золотое времечко —
Просто дым отечества,
Дней сгоревших дым.
А тебе по-прежнему
Снится, как из семечка
Прорастаешь яблоней,
Тень даешь другим.

Дерево бесплодное?
Что ты говоришь?
Ты давно ведь яблоня,
Ты давно кариш.

А тут выходит иначе. По осени мир пахучей.
Пространства гораздо больше, чем было, к примеру, летом.
Собака пинает листья — платановые шуршучи,
Хозяин смотрит на море, но думает не об этом.

А думает он, как близко — и не могло по-другому —
Всегдашняя наша сказка, где старый лес за порогом,
Стоят большие деревья, и тянет дымом и домом,
И воздух такой огромный, и всё на свете — дорога.

Порой устаешь от света. Порой устаешь смеяться.
Идешь и гадаешь тихо под чашей прозрачной тверди,
Когда же это случилось, чтоб осени не бояться,
Когда же это случится, чтоб не бояться смерти.

Как дрожь воды после нырка —
Дрожанье ткани мирозданья
После разрыва тонкой ткани,
А сквозь разрыв видна река,

И огонек за огоньком
(Один — от лампы на веранде
В одной из внутренних Голландий
На дне осушенном морском) —

И чередою огоньки
Плывут в потоке, убегая,
Туда, где музыка другая,
Где есть Голландия другая
На дне за устьем той реки.

Разрыв затягивает-ся,
Отверстье тканью заплетая,
А тех, кто слишком близко к краю,
Разрыв затягивает сам.

Лови момент, не выпав вон,
Пока ты видишь эту реку,
Где сквозь дыру от человека
Еще отчасти виден он:

Вот — развернувшись от окна,
Вот — на скамейке силуэтом —
Тебе всё это будет светом,
Когда лишь музыка одна
Тебе останется слышна
За поворотом, за сюжетом.

Сидишь в итоге зажмурившись
И ждешь, что каждого выберут
В любимые и свободные
От страха, хвалы, молвы,
Когда же все просто выдохнут,
Куда-то наружу выбегут,
Друг друга на волю выпустят,
Когда же все просто вы…

Где-то проходят фрегаты колонной,
Рыбы — дорогой глубинной…
Есть у Монголии флот преогромный,
Гавани нет ни единой.

Кони гуляют на гладком просторе,
Нюхают ветер с востока.
Там, на востоке — Восточное море,
Где-то далёко-далёко.

В море плывут серебристые рыбы,
Море шевелится мерно.
Кони по шею в прохладу вошли бы,
Долго стояли бы, верно.

Степь шевелится травою поющей,
Дышит тоской непокоя,
Помня, что в жизни своей предыдущей
Дно это было морское.

Спать бы, родная, в траве до рассвета,
Выбраться к новой весне бы…
Выходов к морю в Монголии нету,
Только один — через небо.

О, где ты, Человек искомый?
Лежишь в кустах, набравшись пьян?
Болеешь в одиночку дома?
Уехал стопом в Ватикан?

А ночь — работе не помеха,
Фонарик тянет луч во мгле.
Когда ты в наш колхоз приехал,
Нашел ли веру на Земле?

Зачем ты нас навек не бросил,
Зачем нарушил наш покой,
В спасенья вечного вопросе
Не стал махать на нас рукой?

Такой квартал — сплошные стены,
Нехватка окон и дверей.
Ты береги себя, бесценный.
И находись уже скорей.

Ее лампадка не погасла,
Она всё знает наперед
И, вам за шкирку вылив масло,
Привычно спичку поднесет.

В кроссовках дыра, болезнь во всём теле,
Сидит на плечах, как мешок с камнями,
Тяжела дорога от Кампосампьеро,
Кругом колосится какая-то брюква,
Под палящим солнцем — лишь дорога и брюква,
Он мог бы брюкву сделать кедром тенистым —
Но он для себя чудес не творил.

Итальянское лето — сплошное мученье,
Итальянским летом лучше ехать на море
Или дома сидеть под кондиционером,
Он бы мог молитвой отправиться в Бари,
Но он для себя чудес не творил.

А навстречу ему выходили люди,
Из каждого селенья выходили люди,
Из хибар и из вилл, из машин и тратторий,
И у каждого из них было много напастей,
Больные дети, семейные беды,
Безответная любовь и плохая работа,
А у некоторых даже и то, и другое,
И всем им ужасно хотелось чудес.

Чудотворец говорил им, что станет полегче,
Обязательно скоро станет полегче,
Обещал попросить за них доброго Бога,
Что потеряно — найдется, кто пропал — вернется,
Если кончилась жизнь, так начнёте другую,
Я же в скором времени буду занят,
В кои веки буду занят своими делами —
Просто я иду в Падую там умирать.

Умирать — это очень серьезное дело,
Очень важное дело, одинокое дело,
Интимное дело между мной и Богом,
И я надеюсь сделать его хорошо.
Все от смерти бегут — а я в ней прилягу,
Как в прохладной ванне после долгой дороги,
А я к ней прилягу, как теленок к мамке,
Утешу ее, нежеланную и злую,
Одинокую такую, чтобы стала добрее,
И сделаюсь чудом себе самому.