3-я мировая

На одной, раскаленной ее стороне,

Где никто отродясь не был рад войне,

Дела обстоят вот так:

«Люди, хватайте женщин своих,

И детей своих, стариков своих,

И больных своих, и зверей своих,

И ховайте их в жито.

Отправляйте их на изнанку луны,

По ту сторону от поганой войны,

Они вас дождутся, и будьте сильны,

Ничего не будет забыто».

 

На другой же, темной ее стороне,

Где годами с молитвой кадили войне

(Мы с тобою не, но и мы в говне),

Дела обстоят вот сяк:

«Люди, хватайте своих мужчин,

Своих молодых здоровых мужчин,

И не очень здоровых своих мужчин

И ховайте их в жито.

Чтобы их не перемололо войной,

Защищайте их, прячьте любой ценой,

Они вас дождутся, и будьте сильны,

Бросайте сабо в колеса войны

И надейтесь, что в некий святой выходной

Хоть что-нибудь будет забыто».

И словами как все это было хреново

И словами как мы тут храбрыми были

Ничего на этом свете не ново

Ничего мы под землей никому не забыли

 

Не забыли мы ни боли ни муки

Не забыли как в Аид нас тащили

Но вот помним чьи-то губы и руки

И не только злые эти рты и руки

Но и любящие и губы и руки

И таблички-то не зря мы вощили

 

Мы вощили их чтоб писать что было

Как нас мучили и как нас убивали

Посмотрите какие цветы что есть силы

Поднимаются хоть мы-то взойдем едва ли

 

Но не будет однажды ни плена ни барства

И цветами докажем — есть возможность сада.

Персефона из подземного царства

Говорит: ну здравствуй, Христе, я рада.

То всего лишь дорожка, милечки-мили,

С тобою и больше мы проходили,

Да хоть и по саду, кругами по саду,

И среди сокровенного винограда,

И по берегу моря — так, стоп, не надо.

 

Впереди работа, впереди осада.

Миля — это сколько проходит miles,

Когда он с утра из палатки вылез,

И покуда ноги не отвалились —

Топай да топай, бедняга miles.

 

Человек военный — человек подневольный,

А кто подневольный — тому и не больно,

Не свою на свете творит он волю,

А значит, не думай, не будет и боли.

 

Но зато его не жалко ни капли,

Знал, на что идёт, подписался, не так ли,

Даже и самому себя-то не жалко,

Стимул вовсе не палка (хотя, впрочем, палка).

 

Первым падает тот, кто себя жалеет,

Он и пары миль-то не одолеет,

Кто глядит назад, как супруга Лота,

Превращается в столп и портит работу,

 

Настоящий воин иной породы,

Он уже во чреве такой природы,

Что умеет ходить хорошо и долго,

Даже с женщиной чувствовать чувство долга,

От разлуки жить до другой разлуки —

Подними же его, как дитё, на руки,

 

Укачай его песней, что хуже бывает —

Это малое, что в груди изнывает.

 

Рожденный ползать, не летай,

У неба очень острый край,

Порежешь тощий свой живот,

И никогда не заживет,

И не летят туда сего-

Дня самолеты. Ничего,

 

Давай тихонечко ползи,

Увидишь край земли вблизи.

Три дурака, все персть-трава,

Плывут к Стеклянным Островам.

Пустились по морю в грозу.

И мы ползем. И я ползу.

Если кого-нибудь

Запереть в России,

Он ведь, наверное, не сойдет с ума.

Зайцы, как помнится,

Там траву косили,

Пели уверенно — вовсе не тюрьма.

 

Если кого-нибудь

Запереть в Рязани,

Будет не страшно, нормальный городок.

Можно по осени

Солить грибы с глазами,

Вдоль Кремля фланировать, пока еще ходок.

 

Если кого-нибудь

Запереть в квартире,

Он себя, скажем, зарядкой развлечёт.

Руки-ноги шире,

И на три-четыре —

Под лежачий камень вода не течёт.

 

А нам нужно, чтоб текла

И точила камень,

Пара столетий — и камня больше нет.

Хоть бы и водою,

Не нашими руками —

Этому камню две тысячи лет.

 

Если кого-нибудь

Запереть за камнем,

Стражу поставить, чтоб мертвым не утёк…

Кожа велика мне,

Могила узка мне,

Скажет и изыдет, всему поперёк.

 

Кого опять хоронят

Под грудой бумаги,

В смирительной рубашке до страшного суда —

Если кого-нибудь

Запереть в тюряге,

Скажет и изыдет.

Однажды навсегда.

 

Слышишь рокот мерный?

Музыка тупая

Большого неизбежного за кадром в кино.

Это половодье.

Оно подступает.

Разметает камни и нас заодно.