Hainaut-Constantinople

Мать и дочь возле замка по лесу гуляют,

Дочь грустна и бледна, и тревожится мать.

— Мне ответь, Маргарита, что сердце терзает?

— Видно, проклята я, страшно даже сказать!

 

Белой ланью я делаюсь ночью с чего-то,

Лишь при солнце людское обличье храня.

На меня объявили бароны охоту,

А ведёт их мой брат — он погубит меня.

 

Об охоте забыть упроси его, мама!

— Сын Рено, где собаки и люди твои?

— Гонят белую лань, что видали вчера мы.

— Отзови их, Рено, я молю, отзови!

 

Трижды в рог он трубит и охотников кличет,

Но настигли уже лань на третий сигнал.

Вот позвали слугу, чтоб разделать добычу —

Тот сказал, что подобных еще не видал:

 

Лань со светлой косою и с грудью девичьей!

Но разделана лань, жарить мясо пора.

Приготовили пир для гостей по обычью,

Маргариту зовут — где сеньора сестра?

 

«Я давно уже здесь, всех на пире главнее:

Голова моя с блюда вещает сейчас,

Пол залит моей кровью, а кости белеют,

Мои бедные кости, в камине у вас».

Кто знал свободу, не стерпит плена,

Кто ведал любовь, не потерпит смерти.

Да кто мог знать, когда мы любили,

Что так подхватит, рванет, завертит,

Что разнесет на ветра и мили,

Вздымая моря, обрушая стены!

 

Любовь такая странная птица:

Поёт от боли, не ест в неволе,

На воле плачет и в клеть стремится,

Из клети рвётся, зовёт — доколе?

Едва привыкнешь к её науке,

Как провожатый зовёт торопиться.

Не знавшим свободы в плену приснится,

Как мы смеемся, держась за руки.

 

И я смотрю на тебя, но вижу

Сплошные яркие чистые светы,

В которых лица не рассмотришь ясно,

И белый лист на обрыв сюжета —

И то, что подходит ближе и ближе,

Толкает, тянет грубо и властно —

Оно не страшно. Страшно не это.

 

А страшно остаться таким, как прежде.

Совсем без любви, на одной свободе,

Совсем без тебя, на одной надежде…

Прости, моя радость. Зовут. Выходим.

Выведет дорога, верит старый дож.

Погоди немного — будет звёздный дождь.

Лучше вовек не любить никого.

Драться, смеяться, не ведать того,

Как в пустоте повисает рука,

Как далека

Вся твоя жизнь твоему же пути,

Если не скажешь — прости, отпусти:

Попросту некому. Порвана нить,

Поздно и жить.

 

Кончился подвиг, дурацкий герой.

Смерть никогда мне не будет сестрой,

Пусть с ней братается тот, кто ей мил —

Я б ей вломил.

Кончилось что-то, иное в дверях,

Тяжкое бремя — любить этот прах,

В перстную жизнь упираться собой,

Пальцами стискивать этот прибой:

Слушай усопших, им ведомо вроде,

Что на подходе.

 

Ты же с рожденья пришёл воевать,

Знаешь науку терпеть, не сдавать,

Слушай любимых, святые вот знают,

Что подступает.

Просто прислушайся — кто там идёт?

Кто начинает новейший отсчет

Нового времени, даже когда

Это беда.

 

Жизни надломленной не переломит,

Льна не угасит и не познакомит

С кем-то, кто всуе погубит тебя.

Странное бремя — любить, но любя

Внидешь куда-то. Наверное, в рай.

Краткая повесть: дожил — умирай.

Только не бойся. Святые вот знают:

Не помогает.

У вас там снег? У нас пока что нет:

Сюда зима всегда приходит позже.

Как просто это вырвалось — «у нас»:

Как будто весь я там, где мое тело,

Как будто настоящее » у нас»

Не равнозначно «там, где мы с тобой».

 

Как трудно, больно с этим зовом жить!

Все время тянет, изнутри, костьми,

А кости стали полые, как флейта,

И в них гудит, и мучит, и зовёт

Неутомимый неумолчный ветер

Оттуда, где сейчас, наверно, ты

Я флейта Пана, мыслящий тростник,

А мысли все о том, как ты сейчас.

 

Все беды происходят от того,

Что человек не может просыпаться

С любимой рядом, в тёплый шелк волос

Уткнувшись первым делом поутру

И говорить — о, здравствуй, я проснулся,

Ты правда здесь, как это хорошо.

 

Ты знаешь, мы зачем-то взяли город.

Я объясню потом тебе, зачем.

Я ранен, но легко, не беспокойся.

У нас потерь немного, а у них

Немногим больше — вовремя сдались.

И, вероятно, каждый из погибших

Не выбирал за это умирать,

Имел к кому вернуться и хотел

Все время просто просыпаться рядом

И говорить — ты здесь, как хорошо.

Ты правда здесь, я рядом, здравствуй, здравствуй.

 

Как важно счастье, радость ты моя.

Порой мне кажется, что мы для счастья,

А вовсе не затем, чтоб воевать.

Что Богу интереснее про то,

Как мы смеемся, просыпаясь рядом,

И можем что-то написать, прочесть,

Друг другу рассказать, поцеловаться…

Наверно, это ересь, но не слишком.

Заканчиваю — вот уже зовут.

 

Скорее приплывай, я так скучаю.

Эх, лейся, поток, на пятнадцать дорог!

За пролив, через Рукав, рассуди, кто будет прав,

 

Хоть бы даже и никто: лейся златом в решето,

А как будем помирать — так и будем выбирать

 

Из потока на пути — где главу превознести,

Где, нимало не стыдясь, зачерпнуть горстями грязь:

 

Ведь какой же из князей не распробовал грязей!

Вон из парадигмы — и никакой энигмы:

 

Выпадаешь в эту тьму — снова учишься всему,

И наощупь разберешь, где тут правда, где тут ложь.

 

А когда зажжется свет — где ошибся, где и нет,

Обязательно увидишь, и на суд спокойно выйдешь

Через сети лет и бед.

Сам себе на всё ответ.

 

Хорошо смеётся тот, кто смеётся наперёд

Над своей проклятой смертью: тот надолго не умрёт.

Ничто не может причинить нам зла.

Но тяжесть света тоже тяжела,

Поскольку он высвечивает то,

Чего не хочет в мире знать никто.

Иди, смотри, до самых потрохов.

Мгновенье истины: я есть таков.

Мгновенной истиной — и был таков —

Фаворский свет, слепя учеников.

 

Сколь счастлив тот, кто любит всем собой

Земную жизнь, дыхания прибой,

Свой плотский дом, живёт в самом себе,

Под кожей тела, в собственной судьбе,

Но может мановением руки

Ее отвергнуть плоти вопреки:

Ведь волен отказаться в миг един

От собственности только господин.

 

Так в плоти заключённый крови ток,

Быв пресечён, вливается в поток.

Огромный дар — свобода от свобод.

Уж плен так плен, и плен не отберёт,

Не отменИт конечного тебя.

Святая простота: стерпеть, терпя.

 

И терпишь, словно рану, этот дар,

Но тем и счастлив — смог держать удар

Широких испытующих небес:

Любовь чиста, когда ты можешь без

Попытки обладания сюжет

Закрыть, свободно встать и выйти в свет.