Каменный мальчик пьет каменное молоко из каменного соска.

Искусство долго, ты говорила, да только жизнь коротка.

И где оно, всё твоё искусство, кому оно помогло,

Кому-то было от века пусто, кому-то ручьем текло,

Кому-то было темно от века, кому-то кричало и жгло…

Сгорела великая библиотека, кому-то не повезло.

Остался мальчик, сосущий искусство из каменного соска,

А может, другой был куда живее, и молоко ему было вкусно,

да нам не узнать пока.

А может, другому вечная память, да все равно он был просто камень, а жалко-то, жалко как!

Кого смогли, сохранили — камень, а мастер в резце, а художник в раме, попрятался и иссяк.

Какие книги совсем сгорели и куда бы вознес нас дух

Из книг которые не уцелели взамен уцелевших двух

В одной из коих — «И было Слово», в другой какой-то плейбой

Да было бы Божье сильней людского, мы не были бы собой

Да было бы это ваше искусство хоть чем-то что можно взять

И сделать полным, где было пусто, сложить воедино Канта и Пруста, закон и звезду, королей и капусту и что-нибудь поменять!

Хоть что-то да поменять.

Сгорела книга дороже мира, а мир завершается.

Но очень медленно — снова зеро, и чья-то ставка святая вера, а чья обнуляется,

И чья-то мера уже не мера, а чей-то биас не только био, но за недоживших постфактум вира — как так получается?

А вот получается…

Есть версия, что на исходе мира, где обьявляют конец эфира, оно объясняется.

Искусство кратко, аморе мио, а жизнь продолжается.

Но верит в себя престранная вера, что осмысленно плакать и славить вслух,

Сиротка мира, дикая вера, что в библиотеке есть странный портал на бесшумный луг,

Где муза, сестра Азраила по крови, превращая образы в естество,

Наливает за наше и ваше здоровье нестакан незолота ничьего,

Где каменный мальчик, вовек не потерянный, всё пьёт своё каменное молоко,

И в улыбке матери близко и веримо, что было неверимо и далеко.

Говорят, где-то кто-то воскрес, говорят, это важно для нас.
У меня с этим вечно проблемы, не в первый, казалось бы, раз.
Помереть-то не очень и страшно, вот светик горел и погас,
А светильник не в курсе, он просто погас и уснул и ушел и свободен, и больше не он.
Спит без снов и в себе отдыхает, уже внеприроден, не зная себя вне себя.
Очень страшно, когда ты не сам этот свет, но при свете рождён
И без светика вроде не можешь, а должен, а светик мигает слепя
Из сознания-дна: пока он вроде есть, но его уже нет, отвечай, где же он, как там он.
Как мне поговорить, если нет языка между светом и тьмой.
Как спросить, если даже язык для вопроса всегда иностранный, не мой?
Для чего мне так нужен язык, если я от рожденья глухой и немой?

Если даже любимое самое, капля и птица и суть
Расторгаемо на составные, и вот остаётся чуть-чуть —
У меня были, скажем, подруга, ребенок, и брат, и сестра,
Как мне справиться с тем, что в сегодня посмертное не пролезает вчера?

Кто-то где-то воскрес, расскажите, а что он сказал после этого опыта,
Для чего это всё, земожитель, и зачем эта вечная жопа-то —
Если семя дано чтобы в землю упасть, для чего же не сразу упасть,
Для чего быть зерном, если зерна всегда об одном —
Как быть верным зерном, чтоб потом перестать быть зерном.
Для чего же так мучить себя и друг друга, пытаясь найти неразрывную связь, эфемерную власть
Над надмирным внемирным и любящим, жаждущим вне — если б только внутри —
Кроме старого верного диспута про бегемота: он есть, так иди и смотри.
Посмотри на него: он вот создан и он бегемот.
Недостаточно быть бегемотом? Найди, кто тебя объяснит, кто тебя назовёт.

Говорят, кто-то где-то воскрес — как бы мне его встретить?
Он ведь может ответить на то, что я сорок столетий писал в Спортлото, что нужней чем коняге пальто, что ещё не давал мне никто — на что попросту необходимо кому-то ответить.