Уберегши и врагов, и друзей,

Я иду себе бреду в Колизей,

А за мной по трое в ряд всё охранники следят —

На арену, мол, идёшь, не в музей.

 

Я конечно же изрядно боюсь,

Неохота мне туда, ну и пусть —

Вероятно, лучше львы, чем такие вот, как вы —

С ними я куда верней сговорюсь.

 

А на кровлях-то пичуги орут,

Мявчут кошки, будто век не помрут —

Как прекрасен Божий свет, в нем прожить бы тыщу лет,

Но и Господу не выпало тут.

 

Хватит каждому поплакать о том,

Как разрушится земной его дом,

Но пока конвой ведёт, по шажочку — да вперёд,

А покуда мы идём — мы живём.

 

А когда придёт пора помирать,

Тоже будет из чего выбирать —

С покаянной головой или с песенкой живой,

Всё увидеть, ни на что не взирать.

 

Шрамы прежней бесполезной любви

Столько раз я ковырял до крови,

Но до места дотащусь — глядь, в пути и подлечусь

И скажу тебе — отпущен. Живи.

Свет лампы в окошке далёком,

То звездочки сквозь облака,

Порой и светила с Востока,

Порой — уголька, камелька.

 

И свет сигаретки, прикрытой

Дрожащей от горя рукой,

И свечки, во храме забытой

Не верящим в вечный покой.

 

В надежде на новый, великий,

В который бы влиться должны,

Бегут эти малые блики

В потоке большой быстрины,

 

Стремясь к утвержденью завета,

На коем возможно стоять —

Что все наши малые светы

Однако же тьме не объять.

Говоришь, ну что ж ты, мать-тьма, твою мать,

У меня фонарик, но слабенький чо-т,

Может быть, поможет чуть-чуть полежать —

Под лежачий камень и кровь не течет.

 

А фонарик бьется, тихонько горит,

Ты поговори хоть со мной, говорит.

К Господу в темницу вот крыска пришла,

Мало говорила, но рядом была.

 

Крыска говорила: ну надо же, Бог.

Как Ты так попал, Ты же вроде крутой.

Отвечал Господь: если б только Я мог —

Да решил не мочь, или ж Я не святой?

 

Вот зато с тобой познакомились мы.

Завтра будет плохо, но это пройдет.

Будем говорить до пришествия тьмы,

Утречко придет, а знакомство-то вот.